В тени Бунина. Судьба Леонида Зурова

Иван Толстой: Московское издательство «Азбуковник» выпустило книгу Ирины Белобровцевой «Леонид Зуров. В тени Бунина». Имя Зурова действительно давно находится у читателя в ассоциативной тени Ивана Алексеевича. Упомянут Галину Кузнецову или Веру Николаевну Бунину, или виллу Жанетта, и невольно потянется зуровское имя. Но как писатель он известен не слишком, хотя отзывы о нем среди эмигрантов всегда были хвалебными. Но – не задалось.

Теперь перед нами первая биография писателя. Кто же вы, Леонид Зуров? – как назвали бы газетную статью в оттепельные 60-е. Мы беседуем с профессором Таллинского университета историком русской литературы Ириной Захаровной Белобровцевой.

Часто говорят: писатель второго ряда. Третьеразрядный писатель. Если удержаться от этих ранжиров, а просто попробовать определить значение этой фигуры для русской литературы – что есть Леонид Зуров?

Ирина Белобровцева: Если все эти ранжиры и масштабы убрать, то, скорее всего, не как литературная фигура (хотя и литературная фигура интересна), а как просто показательная фигура русской эмиграции. Потому что опыт Леонида Зурова, опыт его литературного творчества, мне кажется, в русской эмиграции почти уникален. Несмотря на то что именно его поколение, а он родился в 1902 году, определяло эту молодую русскую эмиграцию, определяло экзистенциальную сторону, прорыв в экзистенциализм, Зуров оставался в стороне. И когда Владимир Варшавский, с которым он дружил, писал свое «Незамеченное поколение», то он там сразу же определил, что Леонида Зурова нельзя назвать эмигрантом. Вот это было довольно интересно, и мне кажется, что он был абсолютно прав: Зуров не был до конца эмигрантом и не был оторван от России так, как были оторваны его ровесники.

Иван Толстой: Поясните, пожалуйста, это положение для наших слушателей. Что это значит – он был эмигрантом, но при этом он не был эмигрантом?

Что это значит – он был эмигрантом, но при этом он не был эмигрантом?

Ирина Белобровцева: Дело в том, что Зуров, во-первых, очень рано покинул Россию. Его отец, о котором мы очень мало знаем (и наши знания не прибавляются нисколько, несмотря на то что Зуровым занимаются не один и не два человека), стащил его, 16-летнего, со школьной скамьи в городе Острове, где он учился в реальном училище, они оба стали добровольцами, поступили в Добровольческую армию, в Северо-Западную армию. В итоге, правда, судьбы их тоже сложились очень по-разному. Зуров действительно воевал, а его отец был уполномоченным Красного Креста и умер от тифа.

А Зуров в 16 лет стал сначала рядовым, но очень быстро, видимо, в силу своей активности социальной, но еще и потому что гибли рядом люди, стал продвигаться, и скоро под его началом было уже шестьдесят человек. А это – мальчишка. В 1919 году осенью они перешли границу с Эстонией, и тут же, как и все остальные, перешедшие эту границу вместе с Северо-Западной армией Юденича, он был интернирован. Переход через эстонскую границу был очень тяжел в нравственном смысле, потому что их разоружили, бросили в бараки, оставили без медицинской помощи, началась эпидемия тифа. Зуров дважды переболел, обычным и возвратным тифом. Он очень коротко, очень лапидарно в своих записках писал о том, что это было такое – штабеля трупов и в то же время горы нечистот. Тем не менее, ему удалось выжить.

Леонид Зуров в военной форме, начало 1920-х.

Я думаю, что и в этом, и во всем последующем, что с ним происходило, огромную роль играло то, что он был глубоко и по-настоящему верующим человеком, всегда уповавшим на то, что его защитят. Он обращался чаще всего к Богоматери. У него переписано очень много молитв, причем таким хорошим каллиграфическим почерком, при том что его собственный, почерк для себя, был ужасным.

Я еще забыла сказать, что он дважды был на фронте ранен и, видимо, был контужен, но скрывал эту контузию. В ходе нашего разговора выяснится почему. Он стал санитаром в 5-м русском военном госпитале, то есть, выздоровев, сам стал помогать остальным. И когда количество больных стало резко сокращаться, столько санитаров было не нужно и держать их было невозможно, ему дали отпуск для поездки в Ревель, как его русские называли, на самом деле это уже был Таллинн. И из этой поездки Зуров уже в Нарву не вернулся. Оказался он в Риге, где у него была двоюродная бабушка, она была замужем. Зуров в Риге поступил в гимназию, чтобы получить хоть какое-то образование. Это была бывшая гимназия, теперь просто средняя школа. Он ее окончил.

У него потрясение-то было очень сильное, поэтому винить его в том, что у него были всякие разные тройки, бессмысленно, а вот пятерка у него была постоянная одна, это был Закон Божий. Кроме того, он очень хорошо рисовал и чертил. В Риге он после окончания гимназии работал кем придется, чем придется зарабатывал деньги, и больше всего его тянуло в тот район, который отошел Латвии по условиям мирного договора с Советской Россией. Такая часть территории была в Эстонии, отошедшая по так называемому Тартускому миру 1920 года, и такая же была в Латвии, Пыталовский район. Набоков рассказывает о нем в романе «Подвиг».

Там почти видно другую сторону, Советскую Россию

Зурова все время в этот район тянуло, он все время туда ездил.

Он был сборщиком денег по подписке на журналы и газеты и, прежде всего, на журнал «Перезвоны». Он начал писать маленькие «мульки», как это называли журналисты, для газеты «Слово», которые чаще всего были о Пыталовском районе. Там почти видно другую сторону, Советскую Россию, и эта связь Зурова с Советской Россией, такая мысленная и такая чувственная, когда он стоит на одной стороне, видит то, что на другой стороне, и это описывает, она существовала всегда.

В Латвии в 20-х годах и позже, в 1935, 1937 и 1938 годах, он организует экспедиции в Печорский край, в Эстонию. Экспедиции частично археологические, частично этнографические. Будучи никем, в общем, у него образования базового, серьезного так и не было. В Эстонии он опять стоит в Печорском крае на одной стороне и видит пограничника с другой стороны, который на него смотрит в бинокль. То есть он все время пересекает эту невидимую границу, он все время там, он и мыслями там, и пишет об этом. И в этом смысле очень характерно, что один из писателей, знакомых с ним еще до того, как он оказывается во Франции, Иван Лукаш, пишет ему в письме, что «здесь о вас так хорошо говорят, старички вас хвалят».

«Старички хвалят» потому, что Зуров умещается в их реализм, в их нерушимую связь с Россией, их даже никоторое неприятие этого экзистенциализма какого-то газдановского или ремизовского. Зуров такой, какой он есть, и он как раз входит в старую часть русской эмигрантской литературы, несмотря на свою молодость.

Леонид Зуров, 1923

В 1927 году Зуров каким-то образом попадает в экспедицию профессора Латвийского университета (до сих пор не могу понять как, у меня нет документов на этот счет никаких), которая направляется в Псково-Печерский монастырь. И там он чувствует себя как дома. Это его территория, его дыхание, его душа. В этом монастыре он находит много всего – и эти пещеры, в которых захоронены и монахи, и настоятели бывшие этого монастыря. Он преисполняется этой историей, как монастырь устоял против поляков, как монастырь принимал Ивана Грозного. И он в этом монастыре находит икону, которая изображает Псково-Печерский монастырь, с этого времени заболевает этим монастырем и потом в этих экспедициях в Печерский край это сказывается в большой мере.

А в 1928 году он выпускает сразу две книги. Первая это повесть «Кадет» и несколько рассказов о молодых людях, которые попадают в революцию, по-разному попадают, чаще всего это люди, которые борются с большевиками на разных фронтах, в партизанах и так далее. Сама по себе эта повесть рассказывает о Ярославском восстании, в котором участвуют воспитанники кадетского корпуса. После этого некоторые стали говорить о том, что Зуров учился в кадетском корпусе, но это чистая фантазия. «Кадет» – это самая большая фантазия его, все остальное он все-таки строил на документах, на рассказах. И вторая книга это «Отчина». Это такое поэтическое сказание, там совершенно не определим жанр, разве что там стихотворения в прозе о Псково-Печерском монастыре, о том, как там люди жили, как они противостояли натиску врага, о том, как монастырю удается устоять, потому что его спасает Богоматерь.

И обе книги он посылает Бунину, потому что Бунин – его кумир

И обе книги он посылает Бунину, потому что Бунин – его кумир. Он хранит какую-то вырезанную из газеты «Биржевые ведомости» фотографию Бунина, поэтому он первый, кому он отсылает свою книгу. Попутно он отсылает книгу Шмелеву, который высоко оценивает ее и пишет Куприну: «Какой хороший появился писатель!» Бунин «Кадета» даже не сам начал читать, начала читать Кузнецова, и она дала эту книгу Бунину, снабдив своим собственным мнением о том, что ей очень нравится. И Бунину тоже очень понравилась эта книга, Кузнецова воспроизводит в Грасском дневнике его слова о том, что «Зуров первый затронул войну так, как это нужно, до него никто об этом так не писал».

И Бунин, у которого представление обо всем вполне литературное, решает, что нечего Зурову делать в этой Латвии, нечего ему в провинции сидеть, что она может ему дать? И он пишет Зурову: а приезжайте-ка вы во Францию, мы вам выхлопочем разрешение, мы вам на первых порах дадим пособие при Союзе писателей и журналистов, вы сможете заниматься физическим трудом и заодно писать, но если не сбудется все это, то уедете обратно. Зуров ужасно колеблется, он сомневается в том, что сможет там ужиться, у него нет языка. Бунин говорит: ну подумаешь, без языка, многие живут без языка (у него у самого французский небезупречный). В итоге он убеждает Зурова приехать, тот приезжает поздней осенью 1929 года. И это и его счастье, что он попадает в окружение Бунина, в судьбу Бунина, и, с другой стороны, это и его трагедия, конечно.

Иван Толстой: Какой писательской задачей, миссией был Зуров увлечен? Ради чего садился он вообще за письменный стол?

Ирина Белобровцева: Зуров хотел сохранить историю, он понимал, что на той стороне, в Советской России все это будет разрушаться, и разрушаться сознательно, надолго, и будет, может быть, искривляться что-то, и он эту историю собирал совершенно материальным образом. Стоит зайти в Дом русского зарубежья, где хранится часть архива Зурова, и увидеть, что там есть довольно большой фонд под названием «Северо-Западная армия». Он собирал дневники, интервью, ездил к людям, о которых слышал, что они когда-то входили в состав этой Северо-Западной армии. Причем, когда он уже в Париже записывал их, он свои собственные записи присовокупил сюда же. То есть ему надо было это собрать. Это – материальная сторона. Кроме того, он понимал, что будет совершенно искажена вся история революции, поэтому задумал труд, который оказался неподъемным для него, – создать трилогию о революции, о том как она происходила. Это был «Зимний дворец» (это – Петроград), а также Москва и Ростов как провинция показательная, место Деникинской армии. И эти три романа должны были быть объединены в трилогию в итоге. Это тоже – история.

Кроме того, в итоге он увлекся еще одной темой, это была тема Первой мировой войны. Я думаю, что увлекся он сам, но подтолкнула его каким-то образом, скорее всего, публикация «Августа Четырнадцатого» солженицынского. Ему не понравилось, как Солженицын написал «Август Четырнадцатого», и он решил, что он помнит тех людей, несмотря на то, что был подростком, и начал писать повесть «Иван-да-Марья», которую он тоже не завершил. Вообще вся его судьба – это судьба человека, который хотел сделать очень много, но завершил гораздо меньше, чем хотел. Ему мало что удалось.

Ирина Белобровцева. Леонид Зуров. В тени Бунина. Москва, Азбуковник, 2020. Обложка

После «Кадета» он написал еще два романа из истории Гражданской войны, это «Древний путь» и «Поле», тоже работая в Париже, и много хороших, очень красивых коротких рассказов из русской жизни, в том числе о Псково-Печерском монастыре, великолепный поэтический большой рассказ. Или повесть под названием «Обитель», очень красивая – и красивое описание природы, и прекрасное описание этого дыхания русского. Все, что связано с монастырем, у Зурова совершенно замечательно. Кроме того, он решил, и ничего другого ему не оставалось, сохранить язык, который он знал, который он в себя впитал когда-то в России и который, как ему казалось, начинает пропадать. И когда он выпустил в 1958 году книгу рассказов под названием «Марьянка», он получил массу отзывов, где практически в каждом отзыве – у Вернадского, у Кленовского, у кого ни возьми – была одна фраза: «Какой замечательный у вас язык! Какой прекрасный русский язык вы сумели сохранить!» То есть он был таким собирателем всего и в этом чувствовал свою миссию.

Какой замечательный у вас язык! Какой прекрасный русский язык вы сумели сохранить!

Иван Толстой: Ирина Захаровна, а драма личных взаимоотношений Зурова и Бунина? Если можно, конспективно и самое главное.

Ирина Белобровцева: Бунин, который принял Зурова с распростертыми объятиями, конечно, не представлял себе, что это затянется на годы. Через несколько лет, уже в 1933 году Бунин от Зурова устал. Это все-таки был совершенно другой человек, чужой человек, он не был Галиной Кузнецовой, которую Бунин любил, поэтому Зуров стал его раздражать. Зуров это прекрасно чувствовал. Один раз он собрался в Латвию, но почему-то в итоге не уехал, а потому нашел выход с этими экспедициями в Печорский край. В 1935 году по этой, уже упомянутой мной иконе, он там восстановил, реставрировал звонницу в Псково-Печерском монастыре, которая и по сей день стоит отреставрированная Зуровым, естественно, с какими-то косметическими ремонтами. Он практически там был по 4–5 месяцев, в 1935, 1937 и 1938 годах. И Бунин даже в одну из этих поездок давал ему в долг деньги, потому что дальше Зуров получал деньги за привезенные материалы, за свои литературные статьи об этом.

Но это все равно было вечным камнем преткновения, Бунин не мог понять, почему же он так медленно пишет. И когда он начал писать «Зимний дворец», то Бунин все время над ним иронизировал и спрашивал, даже не его самого, а свою жену Веру Николаевну, которая восприняла Зурова с самого начала как собственного ребенка и даже называла его «питомец»: «Ну как продвигается «Зимний дворец»? Еще один кирпичик положили?»

Памятная доска Л. Зурову на здании бывшего реального училища в Острове

Во время войны был короткий промежуток времени, когда Бунин все-таки усовестился – когда у Зурова обнаружили туберкулёз… Зуров ведь собирался отстаивать Францию, так же как шел Владимир Варшавский в армию, так же собирался и Зуров. Он сразу подал бумаги как доброволец, ждал мобилизации, сидел в Париже и не приезжал в Грасс, где жили в это время Бунины, и уже он шел проходить медкомиссию и выяснилось, что у него открытая форма туберкулеза. Конечно, его ни в какую арию не мобилизовали, а услали в санаторий, где он провел полгода.

И когда он приехал обратно – несчастный, больной, и негде было ему голову приткнуть, – он приехал в Грасс, и вот там разыгралась эта трагедия известная, когда они с Буниным уже совершенно открыто стали враждовать. Не то чтобы это было каждый день, но была ужасно накаленная обстановка с одной и с другой стороны. Бунин, который мгновенно выплескивал все и, когда успокаивался, был даже в лучшем положении, потому что Зуров этого сделать не мог, он никому об этом не писал, не говорил, это все оставалось внутри. А Бунин писал, это есть в письмах к Алданову, к Зайцеву, есть даже в его дневнике, хотя Бунин очень много своих дневников уничтожил (порвал, сжег – не знаю, каким образом расправился с ними).

Потом Зуров уезжал из Грасса, потом он вместе с Варшавским работал на квакеров и охранял их гараж со всякими продуктами и вещами в послевоенное время под Парижем. И в 1953 году, это год смерти Бунина, он умер в ноябре, а у Зурова, начиная с примерно мая месяца, его проявления были настолько странными, что Вера Николаевна, искренне его любившая, вдруг всполошилась и поняла, что что-то неладное. У Зурова произошел нервный срыв и возникла нервная болезнь. Он очень аккуратно уничтожил, поскольку пережил и Бунина, и Веру Николаевну, все свидетельства о диагнозе, которые ему поставили в психиатрической клинике, где он провел полгода. Вернулся он уже после смерти Бунина.

Но Бунин в последние годы, в 1948–51-м, как-то подобрел к нему, хотя это было чисто материально понятно (не финансово, а именно материально), потому что Бунин был очень слаб уже, ему нужен был уход, он постоянно болел, а Зуров помогал Вере Николаевне. Он был медбратом, он и массаж Бунину делал, и перевязки, и кормил его, потому что он умел готовить, знал, что полезно, что нет Бунину. И вот с 1948 года их отношения опять изменились в хорошую сторону.

Леонид Зуров. Аэропорт Бурже, Париж, 1961

Иван Толстой: А вот эти нервные проблемы, нервное заболевание Зурова могли быть как-то связаны с той самой контузией, о которой вы упомянули вначале?

Ирина Белобровцева: С контузией они могли быть связаны, но они могли быть и генетическими, поскольку, когда Зурову было три года, его мать покончила жизнь самоубийством, она застрелилась из револьвера. И это тоже о чем-то говорит. Во-вторых, действительно контузия сказалась, я думаю, не только на болезни, но и на памяти – Зуров постоянно искал какие-то свои корни, он никак не мог вспомнить, что и когда с ним было, у него были очень обрывочные воспоминания о детстве, и они не складывались в цельную картину. И думаю, что это и была вот эта контузия. А потом вся его жизнь была настолько нервной, дерганой, он настолько был зависим от Бунина, что это тоже работало на болезнь. Я думаю, что как всегда – не бывает одной причины, а это целый комплекс причин, которые приводят человека в такое состояние. И контузия, и генетика, и жизнь – все это слилось, свелось и в итоге погубило его как писателя.

И. А. Бунин и Л. Ф. Зуров. История отношений

Голубева ЛВсе статьи

© 1998, Голубева Л.

Текст PDF Цитировать

Публикуемое письмо И. А. Бунина от 15 декабря 1943 года к Н. Я. Рощину¹, проживавшему в это время в Париже, раскрывает одну из горестных страниц последних лет жизни писателя. В числе постоянных обитателей бунинской дачи в Грассе, кроме Г. Н. Кузнецовой², Н. Я. Рощина, находился Л. Ф. Зуров³.

Появление Зурова на вилле «Бельведер» и постепенное его вхождение в семейство Буниных началось с посылки им Бунину своего сборника «Кадет», сопровождаемого письмом (сентябрь 1928 года) с изъявлением восторженного восхищения бунинским талантом и просьбой дать оценку его сочинениям. В декабре 1928 года он присылает на отзыв Бунину вторую свою книгу – «Отчина». Г. Кузнецова, пришедшая в восторг от книг Зурова, настойчиво убеждает Бунина оказать поддержку молодому автору. По просьбе Г. Кузнецовой Бунин печатает крошечную заметку в парижской газете «Россия и славянство» (12 января 1929 года), в которой одобрительно отзывается о сборнике Зурова «Кадет» и благословляет его на дальнейшее творчество. Зуров завязывает интенсивную переписку с Г. Кузнецовой.

23 ноября 1929 года Зуров появляется на «Бельведере». Он привозит в подарок Бунину большой кулек антоновских яблок (со значением!), липовый мед, плетенку клюквы и большой каравай русского черного хлеба. Приехав на неделю погостить, он остался у Буниных навсегда. Зуров довольно быстро освоился с укладом жизни обитателей бунинского дома, но, по словам Куэнецовой, «нельзя сказать, чтобы слился с ней» ⁴. Не только Кузнецову, но и Веру Николаевну Зуров привел в полный восторг. Вера Николаевна по ее природной доброте всегда стремилась излить на кого-либо свою любовь, заботу, она постоянно кого-нибудь опекала. В 26-летнем Л. Зурове она, не знавшая радости материнства, увидела сына и на него обратила все свое нерастраченное материнское чувство. Вера Николаевна говорила Кузнецовой, «что очень рада, что у нас живет З., что он внес в дом оживленье, молодость» ⁵.

Вначале Зуров вел себя смиренно, постоянно восхищался Буниным, с обожанием выслушивал его рассуждения. Но когда Зуров мало-помалу обжился, он перестал изображать из себя бунинского ученика. В нем возникает сознание своей собственной творческой значимости. Г. Кузнецовой «он объявил, что хочет все делать «не так, как И. А.»» ⁶ (И. А. – Бунин), и что нельзя жить без самостоятельности, как бы «в полудетях» ⁷. В нем растет раздражение, проявляющееся в ожесточенных, не всегда корректных спорах с Буниным и другими обитателями «Бельведера».

Особенно обострились отношения Бунина и Зурова в годы фашистской оккупации Франции. Бунин со своими домочадцами был вынужден переехать на более дешевую по стоимости виллу «Жаннетт». Жизнь осложнилась тяжестью быта: холод, постоянное недоедание, бесконечные заботы о том, чем кормиться завтра. В этих неимоверно тяжких бытовых условиях у Бунина дают себя знать старые болезни, к ним присовокупляются новые. Физические страдания усугубляются моральными. Его покидает Г. Кузнецова, обретя новую подругу Маргу Степун## Маргарита Августовна Степун – оперная певица, сестра философа, писателя Ф.

1. Николай Яковлевич Рощин (наст, фамилия Федоров; 1896 – 1956) – писатель. С 1924 года жил в семье Буниных на вилле «Бельведер». Участник движения Сопротивления в годы фашистской оккупации Франции. В 1946 году, получив советский паспорт, с первой группой реэмигрантов вернулся на родину.[↩]
2. Галина Николаевна Кузнецова (1900 – 1976) – писательница. Жила у Буниных с 1927 по 1942 год, автор «Грасского дневника».[↩]
3. Леонид Федорович Зуров (1902 – 1971) – писатель. Жил в семье Буниных с 1929 года до самой их смерти. Унаследовал их архив.[↩]
4. Галина Кузнецова, Грасский дневник. Рассказы. Оливковый сад, М., 1995, с. 123.[↩]
5. Там же, с. 127.[↩]
6. Там же, с. 240.[↩]
7. Там же, с. 212.[↩]

Хотите продолжить чтение? Подпишитесь на полный доступ к архиву.

Уже подписаны? Авторизуйтесь для доступа к полному тексту.

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №4, 1998

Цитировать

Голубева, Л. И. А. Бунин и Л. Ф. Зуров. История отношений / Л. Голубева // Вопросы литературы. — 1998 — №4. — C. 372-376

Копировать

Иван Алексеевич Бунин (1870-1953), Эпическое изображение трудностей буниного хозяйства.

1943 Клиенты должны загрузить документы, удостоверяющие личность, чтобы принять участие в этой распродаже.

Внимание! Прежде чем регистрироваться для участия в распродаже, убедитесь, что вы прочитали и поняли График премиум-аккаунтов для покупателей.

Перейдите на страницы лотов, на которые желаете сделать заочную ставку.

Нажмите здесь, чтобы завершить регистрацию

Иван Алексеевич Бунин (1870-1953)
Эпическое изображение трудностей дома Буниных. 1943
Автографное письмо, подписанное («Ив. Бун.») Николаю Рощину, Грас, 15 декабря 1943 г.

На русском языке. Шесть страниц, 273 x 214 мм и (f.3) 227 x 216 мм, некоторые подчеркивания красным и синим карандашом. Конверт.

«Какая сказочная сволочь, какое чудовище сидит у меня на шее и у Веры уже 14 лет»: о невыносимых трудностях в бунинском хозяйстве военного времени, вызванных поведением Леонида Зурова. Бунин в отчаянии пишет о трудностях своего военного хозяйства в Грассе из-за невыносимого поведения Леонида Зурова. Письмо начинается с риторического вопроса «неужели так велики мои грехи, что я несу это наказание 14 лет!», а далее Бунин дословно расшифровывает перебранку между собой и Зуровым, вызванную тривиальным инцидентом с плоскогубцы, затем описывая вторую конфронтацию между Зуровым и Верой Буниной («Ты всегда был свиньей!»), которую Вера, тем не менее, встречает с сочувствием («Вот и видно, Лёня, что ты меня не любишь»), и дальнейшая конфронтация, вызванная тем, что Бунин заменил одну из затемняющих штор («Кто посмел поменять мне занавеску?»). Бунин намекает на романтический характер отношений Веры Буниной и Зурова: «Но что, что я могу сделать?! Разбить ему голову чем-нибудь, чтобы В[ера] Н[иколаевна] умерла от разбитого сердца? И вот как-то прошлым летом возвращались в закусочную из Ниццы, сели обедать… он в саду, но через пять минут влетает… смотрит на меня яростными глазами… и орет в столовую Комната «Всякого, кто пойдет в мой огород топать и срывать мой горох, я буду бить, как собаку!» . .. Я вскакиваю и хватаю бутылку, он хватает стул и машет им над моей головой… Вот так, капитан, я и живу… Пусть хоть кто-нибудь в Париже и вообще в мире знает, что у меня за какова жизнь и какая сказочная сволочь, какое чудовище сидит у меня на шее и у Веры уже 14 лет… Пишу Вам, конечно, по секрету от Веры Н…».

Опубликовано в О.Н. Михайлов Жизнь Бунина: Лиш΄ слову жизни дана … (Москва, 2001), 422-424. Леонид Зуров (1902-1971) переехал из Риги во Францию ​​в ноябре 1929 года по приглашению Бунина, чтобы стать его секретарем; он также помогал Буниным в саду, но его ухудшающееся психическое здоровье затрудняло сожительство, как рассказывается здесь. В конечном итоге Зуров стал наследником бунинского архива; он умер в 1967 году в психиатрической больнице.

Обратите внимание, данный лот является собственностью потребителя. См. пункт h2 Условий продажи.

Предоставлено вам

Еще из

Изгнанники и идеалисты. Частное собрание русских литературных рукописей

Просмотреть все

Сделать ставку Отчет о состоянии

Специалист Christie’s может связаться с вами, чтобы обсудить этот лот или уведомить вас об изменении состояния перед продажей.

Я подтверждаю, что прочитал это важное уведомление об отчетах о состоянии и согласен с его условиями. Посмотреть отчет о состоянии Калькулятор стоимости

Предполагаемая премия покупателя

Убытки, повреждения и ответственность (LDL)

примерное время доставки

Ориентировочная стоимость Исключительно обязанности

Эпическое изображение трудностей дома Буниных. 1943 г. Иван Алексеевич Бунин (1870-1953) Эстимейт: 10 000–15 000 фунтов стерлингов.

Коллекция: Бумаги Федора Степуна | Архив Йельского университета

Документы Федора А. Степуна состоят из переписки, рукописей, фотографий и личных документов, находившихся у Степуна на момент его смерти в 1965 г. Из-за разрушения его дома в Дрездене в 1945 г. имеется лишь небольшое количество материалов из лет до этого. Предположительно те ранние документы, которые сохранились, либо находились во владении Степуна в Роттах-ам-Тегернзее, когда его дом в Дрездене подвергся бомбардировке, либо находились во владении третьих лиц, которые впоследствии вернули их ему.

Библиотека Бейнеке приобрела документы Степуна у Маргариты Степун, сестры писателя, после смерти Степуна в 1965 году. Хранитель славянских коллекций Йельского университета Алексис Раннит, вероятно, организовал приобретение бумаг Степуна вместе со Степуном и его наследниками во время его визита в Мюнхен. в 1964 г. Степун и его наследники составили примерное расположение бумаг и составили предварительные списки корреспондентов и рукописей. Они хранятся в коллекции вместе с личными бумагами Степуна в серии IV (ящик 68, папки 2102-2103). Списки книг из библиотеки Степуна, которая также была приобретена Йельским университетом, можно найти среди бумаг Алексиса Раннита в библиотеке Бейнеке (Uncat MS Vault 183). Книги не были сохранены как часть бумаг и не были обнаружены.

Документы разделены на шесть серий: I. Переписка; II. Сочинения; III. Организационная принадлежность; IV. Личные документы; V. Сочинения других; VI. Фотографии и произведения искусства. Негабаритные материалы описываются в соответствующем интеллектуальном порядке в списках основных серий, но размещаются отдельно. Раздел Restricted Fragile Papers содержит материалы, для которых фотокопии для сохранения были предоставлены в основной серии в качестве справочных копий. Документы в основном на русском и немецком языках; несколько элементов на других таких других языках, как французский, английский, итальянский и украинский.

Серия I, Корреспонденция (ячейки 1-41) состоит из трех подсерий: Общие файлы, Другая корреспонденция и Почтовые журналы. Общие файлы содержат обширную и разнообразную переписку Степуна с 1944 по 1965 год, а также отдельные письма более раннего периода. Исходящая корреспонденция Степуна, по-видимому, довольно систематически сохранялась примерно с 1961 года; только отдельные исходящие письма сохранились с более ранних дат. Корреспонденты, отличающиеся либо объемом переписки со Степуном, либо собственными достижениями, сгруппированы и перечислены отдельно; остальные корреспонденты подшиты в общие алфавитные файлы. (Список корреспондентов в общих делах можно найти в Приложении). Входящие и исходящие письма подшиваются вместе в хронологическом порядке на имя корреспондента. Если корреспондентом является организация, имена ее представителей часто включаются в примечание.

Основными корреспондентами Степуна являются многие известные русские писатели-эмигранты, такие как Николай Арсеньев, Иван Бунин, Роман Гуль, Юрий Иваск, Михаил Карпович, Александр Керенский, Виктор Леонтович, С. П. Мельгунов, Николай Полторацкий, Леонид Ржевский, Глеб Струве, Дмитрий Чижевский, Владимир Вейдле, М. В. Вишняк, Борис Зайцев, Лев Цандер, Василий Зеньковский и Николай Зернов. В меньшем количестве можно найти переписку со многими другими известными русскими писателями, художниками, политическими мыслителями, философами и деятелями того времени, от Георгия Адамовича и Марка Алданова до Бориса Пастернака и Леонида Зурова, от Сергея Иванова до Сергея Щербатова, от Николая Лосского. от Георгия Флоровского к Николаю Ульянову, от Нины Берберовой к Владимиру Варшавскому. Будучи писателем-эмигрантом, Степун также находился в постоянном контакте с редакторами и администраторами русскоязычных издательств и журналов, такими как Дональд Лоури и Иван Морозов из YMCA-Press, Сергей Мельгунов из «Возрождения» и С. Водов из «Лаборатории». русская мысль. Годы, проведенные в Дрездене, также сблизили Степуна со многими значительными немецкими мыслителями, с которыми и с семьями которых он продолжал переписываться: Эрнстом Бенцем, Гансом-Георгом и Фридой Гадамер, Бернтом и Гертрудой Хайзелер, Рихардом и Алисой Кронер, Иоганнесом Кюном, Зентой Мауриной. , Пол и Ирменгард Милднер, Карл Нойманн, Эрнст Земиш и семья, Отто Таубе, Пол и Ханна Тиллих. Опять же, Степун реже переписывался с бесчисленным множеством других деятелей самого разного уровня на немецкой интеллектуальной сцене.

Будучи немецким писателем, Степун был в контакте с редакторами Hochland, семьей Мут, Гансом Паешке из Merkur и множеством издателей и редакторов в Германии и Швейцарии. Будучи популярным лектором, Степун вел, пожалуй, самую объемную переписку с учебными заведениями, культурными клубами, государственными учреждениями и церковными группами, которые приглашали его выступить или помочь в организации его лекций. Будучи немецким славистом, Степун переписывался со многими виднейшими представителями этой области своего времени, такими как Фея фон Лилиенфельд, Артур Лютер, Людольф Мюллер и Генрих Штаммлер. В качестве преподавателя он переписывался со студентами, которым суждено было оставить заметный след в своей области: Эдит Клум, Ричардом Макфолсом, Верой Пирошковой и Александром Штайнингером. Наконец, будучи набожным христианином, Степун вел переписку со многими выдающимися церковниками и христианскими организациями своего времени, от архиепископа Иоанна (Шаховского) до Всемирного Совета Церквей.

Особенность переписки Степуна в том, что он и его жена Наталья Николаевна дружили целыми дворами; в результате он часто переписывался с женами и даже детьми своих друзей, иногда больше, чем с самими друзьями. Фактически, наиболее объемная переписка Степуна велась с относительно малоизвестными семьями, которых он знал по Дрездену, такими как Бесты, Бинеры, Ланге, Фитингхоффы и другие. Его досье на семьи его бывших коллег и друзей, в том числе Веры Буниной, Татьяны и Виктора Франк, Дмитрия и Лидии Ивановых, Анны Метнер, Евгении Рапп, Ольги Шор, также весьма обширны.

В разделе «Другая корреспонденция» размещены поздравительные телеграммы и открытки по случаю дня рождения Степуна и в связи со смертью его жены. (Любые идентифицируемые письма любого содержания были подшиты в основную часть корреспонденции под именем отправителя; все другие телеграммы и карточки, опознанные или нет, остаются подшитыми вместе, так как их сохранил сам Степун. ) Есть также несколько папок с неопознанная корреспонденция. Последняя подсерия, «Письменные журналы», состоит из нескольких тетрадей, в которых Степун вел частичную запись своей корреспонденции в хронологическом порядке.

Серия II, Сочинения (ячейки 42-65), содержит черновики рукописей, машинописные тексты и связанные с ними материалы публикаций для ряда основных книг Степуна и более коротких сочинений. Как и в переписке, преобладают послевоенные материалы. Серия состоит из семи подсерий: «Книги», «Краткие сочинения», «Работы без названия», «Исследовательские заметки», «Записные книжки», «Обзоры» и «Курсовые лекции». Хотя от довоенных сочинений Степуна остались лишь фрагменты, все послевоенные книги Степуна представлены в подсерии «Книги». Степун перерабатывал сочинения и материалы, перерабатывая и переиздавая, иногда под новыми названиями, произведения, которые уже неоднократно публиковались. Таким образом, многие из его книг представляли собой, по сути, сборники более коротких сочинений, опубликованных ранее, а теперь переработанных, собранных и объединенных под одним названием. Кроме того, по существу одно и то же произведение могло быть опубликовано на немецком и русском языках под разными названиями. Этот реестр не пытается задокументировать запутанную библиографическую эволюцию различных рукописей, черновиков и публикаций, присутствующих в бумагах Степуна. Вместо этого сочинения регистрируются под заголовком, данным в произведении, а различные языковые издания организованы в хронологическом порядке под названием первого опубликованного произведения.

«Из письма прапорщика-артиллериста» Степуна (в немецких переводах — Als ich ein russischer Offizier war), Der Bolschewismus und christliche Existenz и «Достоевский и Толстой» представлены почти исключительно вырезками из печатных выдержек и рецензий. К третьему немецкому изданию «Николая Переслегина» и «Театра и кино» помимо вырезок в бумагах Степуна приложены печатные корректуры.

Напротив, Vergangenes und Unvergängliches (русское издание Бывшее и несбывшееся), Vstrechi и Mystische Weltschau представлены черновиками, корректурами и вырезками. Что касается Вергангенеса, документы Степуна содержат исправленную машинопись русского текста, копию немецкого текста с пометкой для сокращения, материал для испанского издания (возможно, никогда не публиковавшегося) и обширные вырезки из опубликованных выдержек, рецензий и рекламных материалов.

«Встречи» включает несколько ранее опубликованных статей о русских писателях и мыслителях. Документы Степуна включают черновики каждой статьи на разных стадиях завершения, от голограмм до пробных страниц журнальной публикации. Mystische Weltschau, последняя крупная работа Степуна, также лучше всего задокументирована. Каждый из пяти портретов, составляющих книгу, можно проследить от заметок до черновика голографии, от черновика голографии до черновика машинописного текста и, в некоторых случаях, от черновика машинописного текста до черновика страницы. Помимо мемуаров Степуна, « Mystische Weltschau» уникальна среди послевоенных произведений Степуна тем, что не имеет обширного библиографического следа.

The Shorter Writings содержат все, от длинных статей до газетных заметок, охватывающих многие жанры, от полемических газетных статей до философских журнальных эссе, от выступлений по радио до публичных лекций (курсовые лекции подшиваются отдельно), а также из его художественного рассказа «Ревность». и два стихотворения к автобиографическим очеркам. Опять же, темы и даже названия произведений Степуна часто переплетаются и претерпевают тонкие изменения, и не делалось попытки определить относительное положение произведений по одной теме или даже с одним названием. Это особенно верно в отношении публичных лекций Степуна, так что лекции с одним и тем же названием иногда могут быть датированы с разницей в пятнадцать лет, и часто все, что остается от лекции, — это газетная заметка или рецензия, в которой часто даются названия. в приблизительном характере. Точное определение жанра и отслеживание данных о публикации для каждого произведения также выходит за рамки этого пособия, и в результате многие произведения остаются без точной даты.

В третьей подсерии «Сочинения, произведения без названия» библиотека присвоила рукописям тематические заголовки (в [ ]), которые затем упорядочены в алфавитном порядке по присвоенным названиям. В подсерии «Исследовательские заметки Степуна» первые 21 файл расположены в том же порядке, в котором они были найдены в исходной папке Степуна. Эти заметки касаются ряда тем, которые постоянно интересовали Степуна и которые он часто затрагивал в своих сочинениях. Предположительно, заметки были расположены им в файлах в алфавитном порядке (более или менее) в соответствии с темой. Далее следуют отдельные заметки, снова расположенные в алфавитном порядке в соответствии с их очевидной темой. (Почерк Степуна, который и в лучшие времена нечеткий, делает классификацию неизбежно рискованным делом.) За алфавитными заметками следуют заметки, которые остаются либо неопознанными, либо фрагментарными, а затем несколько тетрадей, которые обычно концентрируются на определенных темах или авторах. Материал как в «Работах без названия», так и в «Исследовательских заметках», как правило, не датирован.

Раздел «Рецензии» содержит рецензии Степуна на чужие книги, расположенные в алфавитном порядке по авторам или по названию, за исключением заключительного рецензирующего эссе, в котором рассматривается несколько книг по связанным темам. Курсовые лекции, вероятно, были прочитаны Степуном во время учебы в Мюнхенском университете. Эти курсы охватывали знакомую Степуну почву, и некоторый лекционный материал, кажется, попал в черновики статей и книг; однако не было предпринято никаких усилий, чтобы проследить эволюцию лекций Степуна от классных до публичных и печатных или наоборот. Большинство листов лекций имеют двойную нумерацию (главы и страницы), и этот порядок, насколько это возможно, восстановлен. Почерк Степуна лишний раз делает невозможной полную уверенность в таком начинании.

Серия III, Организационная принадлежность (графы 66-67) включает корреспонденцию и документы, касающиеся участия Степуна в Толстовском фонде и Институте кинематографии (или Немецком институте кино и кино). Большая часть переписки, отчетов и вырезок, относящихся к Толстовскому фонду, исходила от Татьяны Шауфус; некоторые относятся к дирекции Фонда в Германии, членом которой был Степун. Institut für Filmwesen был основан в 1954 как уникальная попытка изучить производство и искусство кино. Степун был одним из основателей, и различные меморандумы, протоколы и отчеты, собранные в этой серии, дают яркое представление об Институте. Похоже, что в 1958 году Институт оказался втянутым в полемику из-за своего теоретического уклона. Он продолжал существовать при новом руководстве, и роль Степуна стала минимальной.

Серия IV, Личные документы (ящик 68) содержит удостоверения личности и проездные документы и документы Степунов, трудовые и медицинские книжки и другую документацию личного характера, а также группу разных бумаг, относящихся к событиям в жизни Степуна. Имеется копия проездного документа Натальи Николаевны 19 г.22, когда они были высланы из СССР (ок. 68, папка 2078), три документа о снятии Степуна с преподавательской должности в 1937 г. (л. прием на работу в Мюнхенский университет. Есть также две главные награды Степуна: копия его докторской степени 1910 года и сертификат, подписанный президентом Западной Германии за заслуги перед немецким народом. Там же находятся распечатанные бланки Степуна и распечатанные извещения о смерти его жены, а также приглашения и объявления. Особый интерес здесь представляют хронологические списки корреспондентов, составленные Степуном, и частичные записи лекций, прочитанных в течение нескольких лет. Последний раздел личных документов включает рекомендательные письма, написанные для студентов и коллег.

Серия V, Сочинения других лиц (ячейка 69), включает в себя все произведения, написанные другими лицами, кроме Степуна, за исключением корреспонденции и рецензий на произведения Степуна или материалов, использованных Степуном в процессе написания конкретных произведений. Эти файлы включают: вырезки и машинописные тексты о Степуне; вырезки и газеты со статьями коллег и друзей Степуна, часто с примечаниями Степуна; и сочинения на темы, представляющие особый интерес для Степуна.