Раз – РАЗБОР

Вопрос:

Саймон Кричли: Сложный вопрос, потому что на одном уровне мы знаем, что означает время по-разному (время вставать, время работать, время играть, время спать, время спать во время конференции и т. д.), но природа времени, которую мы знаем и с которой полностью знакомы, глубоко загадочна для нас (так было с тех пор, как Августин поставил вопрос). Проблема с вопросом «что такое время?» заключается в том, что оно предполагает, что время есть нечто, что имеет бытие, во-первых, и что оно имеет только один существо: время равно x или y и равно единице. Может быть, это предположение ошибочно, может быть, мы живем и движемся в многообразии и различных измерениях времени. Может быть, мы должны сказать не то, что время равно , а то, что умножить на , в качестве первого шага. Время сна или сновидений не то же самое, что время завтрака или время прослушивания музыки, или время ожидания чего-то или время этого разговора. Время в Гётеборге не совпадает со временем в Нью-Йорке или Азербайджане. Время сдвигается, изгибается и извивается. Он податлив, эластичен, великолепно относителен и относителен.

Однако время обычно воспринимается не так. И в этом мы с Бруно Латуром, я думаю, согласны. Господствующий способ думать о времени — это стрела, стрела времени, указывающая в будущее; она ориентирована на будущее, прогрессивна и даже революционна. Что характерно для модерна, так это телеологическая, прогрессивистская концепция времени (которая заимствует и секуляризирует теологические концепции времени, которые в основном встречаются в христианских идеях провидения). Это идея времени, «которое проходит необратимо и аннулирует на своем пути все прошлое». ¹ Именно эта концепция времени должна быть подвергнута сомнению, и поставлена ​​под сомнение принципиально.

Эта концепция времени находит свою нулевую степень, квинтэссенцию современного выражения, у Канта. Это выражено рано в Критике Чистого Разума в трансцендентальной эстетике. С этой точки зрения время имеет только одно измерение — последовательность: один момент следует за другим. Время едино: оно сейчас (то есть настоящее), уже не сейчас (то есть прошлое) и еще не сейчас (то есть будущее), и оно течет в одном направлении, из прошлого в будущее. Время — это равномерная последовательность моментов «сейчас», которые безграничны, даже бесконечны; всегда будет больше сейчас. Время постоянно, так как измеряется сейчас, сейчас, сейчас, и, что очень важно, время необратимо, прошлое не вернуть. То настоящее, которое ушло, ушло навсегда, но всегда будет другое сейчас, в любое время сейчас.

Именно этой идее времени как равномерной последовательности, как бесконечной, постоянной и необратимой, я думаю, мы с Латуром противостоим. Но во имя чего? Для меня — во имя обратимого, прерывистого, эпизодического, разнообразного и изменчивого, многообразного, относительного, относительного и, что важно, конечного. Вместо того, чтобы думать о времени как о линии или стреле, мы можем думать о нем как о петле или ряде петель, как о спирали или ряде спиралей. Это время разнообразное, множественное. Если время что-нибудь, то это умножить на . Идея времени как спирали, петли или серии петель — это то, что искусство может показать особенно хорошо. Вспомните, например, La Jetée Криса Маркера или Sans Soleil .

Эта идея времени как петли или спирали, а не линии, является чем-то, что мы знаем или знали очень хорошо, в том смысле, что время связано с петлевым движением солнца и неба. Это то, о чем Хайдеггер очень хорошо говорит в странный момент в Бытии и времени : «время впервые проявляется в небе и как небо». ² Небо светлое, пора просыпаться, или небо темное и надо выпить пива (или вина, если хотите) и потом спать.

Но зачем ограничиваться небом? По-шведски время — это tid , время как период, продолжительность, срок, но также и пространство (отношения между временем и пространством важны и очень интересны). Но то, что погребено в и , — это идея времени как течения, как движения не только неба, но и течения, моря, повторяющегося, петлеобразного, изменчивого, но никогда не идентичного движения морского (морского времени). ) приливы, приливы и отливы, приливы и отливы. Здесь время физическое, движение солнца, луны и моря; оно не в наших головах, или форма внутреннего смысла, как говорит Кант, но и это время не объективно в смысле чего-то существующего и измеримого независимо от нас в цифровых часах. Но сказать, что время необъективно, не значит заключить, что время субъективно. Время, время мира или миров, более объективно, чем любой объект, и более субъективно, чем любой субъект. Вы не можете свести небо или море к объекту, и наше психическое чувство времени предшествует любому описанию субъективности. Время — это вопрос того, что Латур называет Срединным царством, между субъектами и объектами, временем квазиобъектов и квазисубъектов. ³  Но именно здесь мы живем.

Время является физическим в том смысле, что оно сначала проявляется в небе, и мы можем связать это, я думаю, с представлениями о времени как physis и gaia , и это время также является нами самым первичным образом. . Мы время, и это ощущение времени связано с миром, с сетью сущностей, составляющих мир и землю. Я думаю, здесь есть некоторые элементы земного представления о времени, которое, как я понимаю, Латур пытается заставить нас думать и жить.

Q: Возможно, время всегда было в центре исследовательских инициатив в области естественных наук, философии и многих различных практик истории и социальной критики. Тем не менее, время также занимает центральное место в любопытстве и внимании художников-исследователей во всех видах искусства. Обострение вопроса времени в последние годы побудило некоторых говорить о «временном повороте» между дисциплинами. Как вы относитесь к этому относительному интересу?

СК: Я с подозрением отношусь ко всем разговорам о поворотах, потому что они, как правило, предполагают идею времени как стрелы, которую и Латур, и я хотим подвергнуть критике. Переговоры могут быть аспектом культурной индустрии или идеологического производства, которые я хочу поставить под сомнение. Это похоже на то, когда люди говорили о повороте постмодернизма поколение назад. Я сомневаюсь в этом. Я также с сомнением отношусь к тому, когда некоторые художники говорят: «Я работаю вовремя». Как будто они знают, что такое время, и работают с ним. Это рискует быть неопределенным и модным или неопределенно модным, façon de parler , немного больше. В этот момент я хочу спросить: над какой концепцией времени вы работаете, если действительно можно работать над временем (может быть, время работает на нас). Я хочу знать, что этот художник делает со временем. А именно, какова их история, какова их выдумка, какова их мифология времени и как она ниспровергает эту идеологию стрелы времени? В этот момент, я думаю, дело может стать более интересным. Я думаю, что эта идея истории, вымысла или мифа — это то, что на самом деле имеют в виду художники, когда говорят: «Я работаю вовремя».

Q: Как вы понимаете, как культурная практика соотносится с вопросами времени?

SC: Культурная практика связана и всегда должна иметь отношение к вопросам времени, но опять же это вопрос того, какую мысль или мысли о времени использовать. Если кто-то использует или принимает стандартную прогрессивистскую концепцию времени, мы рискуем ничего не добиться. С той плюриформной, конечной, прерывистой идеей времени, которую я вам рекомендую, времени или, скорее, умножить на не приходят подряд: будущее не позднее прошлого, а настоящее есть нечто по своей сути неустойчивое. Времена происходят одновременно, нарушая наше обычное представление о времени.

Q: Что для вас хронополитика?

СК: Если хронополитика — это название того, как время соотносится с политикой и принятием политических решений, то нет ничего более важного, чем политика времени. Я бы предложил начать с Гамлета, когда он в начале пьесы говорит, что время вышло из строя. Это политическое заявление, сделанное во время войны (а именно во время войны призраки появляются на зубчатых стенах замка, Эльсинора и наших различных замков). Существует нестыковка времени, и для меня из-за моих эстетических предубеждений именно это лучше всего разыгрывает театр. Идея разъединения времени внезапно и резко отбрасывает любую телеологическую концепцию времени вспять. Мы могли бы выразить это в формуле: сказать, что время вышло из строя, значит сказать, что прошлое не является прошлым, будущее сворачивается само по себе, а настоящее пронизано потоками прошлого и будущего, которые его дестабилизируют. Будущее, прошлое и настоящее одновременно являются как бы «настоящими». Три экстаза времени воздействуют на нас и в нас одновременно, что нарушает наши представления о времени. Это то, что происходит в Гамлете , в Эдипе Сопокла, в Призраках Ибсена , и везде, где происходит театр.

Q: Многие из предложений, которые мы получили для этой конференции, направлены на то, чтобы заняться кризисом «антропоценового» времени. Вы и Латур по-разному занимались этим вопросом — не могли бы вы уточнить?

СК: Я думаю, что кризис антропоценового времени — это кризис кантианского, модернистского представления о времени. Эта концепция времени неблагоприятна в своих последствиях. Это приводит к бредовой идее, что Запад впереди планеты всей, имеет иную временную структуру, чем остальные — захваченные идеей современности и каким-то образом физически расположенные в Западной Европе, — и к еще более бредовой идее, что мы можем выйти из кризиса изменения климата, не меняя представления о времени, из-за которого мы и попали в эту неразбериху. Первое, что нам нужно сделать, — это переосмыслить нашу концепцию времени, что также заставит нас усомниться в привилегированности, которую мы придаем таким понятиям, как кризис. Я скептически отношусь к разговорам о кризисе, потому что они используют именно это традиционное, модернистское и, как мне кажется, деградировавшее представление о времени. Мы могли бы также связать это с критикой Латуром идеи революции и революционных изменений, которая является единственным способом, которым современность может объяснить изменения. Нам лучше без него.

Q: В настоящее время мы погружены во временность, которая в значительной степени определяется мгновенностью глобального капитала. Как вы видите последствия этого? Как это можно понять исторически и философски?

СК: Проблема с капитальными разговорами заключается в том, что они используют именно линейную, прогрессивистскую концепцию времени, которую нам нужно поставить под сомнение. Действительно, одна из проблем Маркса, но в большей степени марксистов, заключается в их верности теологии прогресса, революции и всего остального. Я думаю, что разговоры о капитале прекрасно успокаивают левых. О, это капитал. Это похоже на разговоры о Боге, или разговоры о Природе, или разговоры о Провидении. Как будто у капитала есть божественная сила, которой на самом деле нет. Это следствие политических решений, и именно их нам необходимо подвергнуть сомнению с помощью свежей и жизненно важной новой серии политических решений. У него есть многочисленные и сложные политические агентства, которые нам нужно понять и бросить им вызов. Нам нужны гораздо более сложные, ситуативные и локальные формы объяснения, чтобы сопротивляться или переосмысливать идеи «глобального капитала». Вопрос о глобальном также достигается слишком быстро, как будто мы знаем, что такое земной шар. Другими словами, разговоры о глобальном капитале носят слишком монистический или тотальный характер. Здесь я согласен с Латуром; что нам нужно, так это понятие земного, которое не было бы тотальным или монистическим, скорее плоской, открытой сетью, чем цельной квази-божественной силой. Я думаю, со всем смирением, что другая концепция времени могла бы заставить нас по-другому думать о капитализме и о политических реакциях на него, которые, возможно, были бы более анархическими, по крайней мере, для меня. Это, как всегда настаивает Латур, вопрос состав , слово, которое мне очень нравится в его лексике. Нам нужно сочинять земную политику, а не предполагать концепцию глобального, даже глобального капитала.

Q: Имеет ли время пол? Что может означать время на обдумывание в связи с вопросом пола?

СК: Да, это так. Он отличается для мужчин и женщин. Очевидно, предыдущее поколение рассматривало вопрос пола и времени с точки зрения того, что называлось «женским временем» (например, временем рождения, а не мужской одержимостью смертью). Там нет ничего плохого. Но мне кажется, что нам нужно составить более сложное описание отношения между временем и полом. Что такое гендерный вопрос? Сколько существует полов? Я думаю, что это становится все менее и менее ясным, а становится все более и более интересным. Подумайте о том, как вопросы гендера (во множественном числе) стали более тонкими по отношению к вопросам интерсексуальной идентичности или транс-категорий. Одно из мест, с которого можно начать, — это послушать «Нож» из Гётеборга: «Давайте поговорим о гендере, детка. Давай поговорим о тебе и обо мне». (Мне нужно было получить одну ссылку на The Knife на этом мероприятии. Как они сказали на своем последнем концерте в Рейявике, постколониальная гендерная политика стоит на первом месте, а музыка — на втором.) ⁴

Q: Многие недавние теоретические рассуждения были сосредоточены на «конце времен». Что вы думаете об этом?

СК: Я хотел бы положить конец разговорам о конце времен, но это такое же телеологическое и апокалиптическое утверждение, как и то, чему оно пытается противостоять. Идея конца времен теологична, связана с идеей конца времен, последних дней и т. д. и т. д. Я рассматриваю такого рода разговоры как форму крипто-теологического заверения, которое хочет избежать трудной задачи, с которой мы сталкиваемся. , как составить политику, отвечающую сложному контексту антропоцена. Есть две вещи, которые я действительно ненавижу и которые считаю неправильными: во-первых, идея, что мы можем обратиться к антропоцену и спасти себя и планету с помощью именно той линейной, модернистской концепции времени, которая привела нас к этой проблеме в первой место. А во-вторых, что более спорно, мысль о том, что нам пиздец, что делать нечего и мы живем в последние времена. Мы слишком увлекаемся этим ощущением пессимистической обреченности (почему мы так любим обреченность?) и снова впадаем в нео-шопенгауэровский пессимизм. Кажется, нам нравится барахтаться в собственном бессилии. Мы не бессильны. Кажется, нам нравится чувствовать себя трахнутыми таким образом. Может быть, нам это не должно так нравиться.

Примечания:

1. Латур, Бруно. Мы никогда не были современными . Кембридж, Массачусетс: Издательство Гарвардского университета. 1993. с.47. ↩
2. Хайдеггер, Мартин. Бытие и время . Оксфорд: Блэквелл. 1962. с.471. ↩
3. Латур, соч. цит. ↩
4. См. http://pitchfork.com/features/interview/9092-the-knife/ (по состоянию на 13 июля 2016 г.) ↩

Они лгали или просто разбирали слова?

ВАШИНГТОН. В качестве кандидата в Верховный суд Бретт Кавано охарактеризовал юридический принцип уважения прошлого прецедента как «крайне важный» и особо упомянул знаменательное дело Роу против Уэйда, которое установило законное право на аборт почти 50 лет назад.

«Это урегулировано в качестве прецедента Верховного суда, озаглавленного уважением в соответствии с принципами stare decisis», — сказал Кавано, используя латинскую фразу, означающую «стоять при решении решенных вопросов».

Он добавил, что последующее решение по делу «Планируемое отцовство против Кейси» не только укрепило Роу, но и стало «прецедентом на прецеденте».

Такие заявления помогли ему попасть в высший суд страны, заручившись критической поддержкой сенатора Сьюзан Коллинз, умеренного республиканца из штата Мэн, которая поддерживает право на аборт.

Политические очки

Получайте последние новости политики из Северного Техаса и за его пределами.

Несмотря на заверения Коллинза, Кавано вместе с четырьмя другими консервативными судьями в пятницу проголосовали за отмену решений Роу и Кейси.

В той или иной степени четыре других судьи, которые поддержали свержение Роу — Кларенс Томас, Сэмюэл Алито, Нил Горсач и Эми Кони Барретт — также говорили на своих слушаниях по утверждению в должность о важности прецедента.

Для многих сторонников прав на аборт их заявления были не чем иным, как ложью, предложенной законодателям и общественности для получения подтверждения.

Выступая на канале NBC Meet The Press , член палаты представителей Александрия Окасио Кортес, штат Нью-Йорк, подняла вопрос об импичменте членам суда за ложь под присягой.

«Что делает его особенно опасным, так это то, что он посылает громкий сигнал всем будущим кандидатам, что теперь они могут лгать должным образом избранным членам Сената Соединенных Штатов, чтобы получить … места в Верховном суде», — сказала она.

Некоторые республиканцы отмечают, что судьи никогда прямо не брали на себя обязательств выносить решения в том или ином конкретном случае.

Просмотр протоколов подтверждает, что ни один из них не обещал поддержать Роу, а вместо этого говорил в общих чертах о ценности сохранения установленных прецедентов.

Алито, написавший в пятницу мнение, опровергающее Роу, сказал на слушаниях, что принцип stare decisis является «фундаментальной частью нашей правовой системы» и «очень важен».

«Я согласен с тем, что в каждом деле, в котором есть предшествующий прецедент, первым вопросом является вопрос stare decisis, и предполагается, что суд будет следовать своим предыдущим прецедентам», — заявил Алито. «Для отмены предыдущего прецедента должно быть специальное обоснование».

Алито конкретно упомянул Роу как «важный прецедент», который долгое время был в книгах. По его словам, когда такие решения оспариваются и подтверждаются, они становятся сильнее по двум причинам.

«Во-первых, чем чаще решение подтверждается, тем больше люди склонны полагаться на него, а во-вторых, я думаю, что stare decisis отражает мнение о том, что в решениях, принятых предыдущими судьями, есть мудрость. присягают одинаково и являются учеными и добросовестными, и когда они исследуют вопрос и приходят к выводу, я думаю, что это заслуживает большого уважения», — сказал он.

Горсач также рекламировал преимущества следования прецеденту прошлого во время собственного слушания.

«Все прецеденты Верховного суда США заслуживают уважения прецедентов, а это довольно много», — сказал Горсуч. «Это якорь закона. Это отправная точка для судьи».

Барретт сказала, что она будет «следовать закону» и «соблюдать все правила» в отношении прецедента в отношении абортов и других вопросов, но также отвергла предложения о том, что Роу следует считать «суперпрецедентом».

Самый долгий судья, Томас, сказал во время слушания по утверждению кандидатуры, что прецедент является важным звеном в судебной системе.

Теперь Коллинз говорит, что она чувствовала себя введенной в заблуждение Кавано и Горсачем, и что это решение несовместимо с тем, что они говорили в своих показаниях и на личных встречах с ней.

The New York Times сообщила об одновременных заметках, сделанных сотрудниками во время двухчасовой встречи между Коллинзом и Кавано, когда он пытался развеять ее опасения по поводу любых угроз защите прав Роу на аборт.

«Роу 45 лет, это подтверждалось много раз, многих это очень волнует, и я пытался продемонстрировать, что понимаю реальные последствия», — сказал ей Кавано, согласно этим заметкам. «Я судья, который не раскачивает лодку. Я верю в стабильность и в Команду Девяти».

Сенатор Джо Манчин III, D-W.Va., пересек проход, чтобы поддержать и Кавано, и Горсача, и сказал после постановления в пятницу, что он доверял показаниям каждого из них о соблюдении прецедента.

В то время как Коллинз и Мэнчин выразили удивление пятничным решением, вице-президент Камала Харрис сказала CNN, что никогда не верила, что Кавано и Горсач защитят Роу. В то время Харрис представлял Калифорнию в Сенате и входил в состав Судебного комитета, который рассматривал кандидатуры. Харрис голосовал против обоих.

«Я никогда им не верил. Я им не поверил. Вот почему я голосовал против них», — сказал Харрис. «Когда я сидел в этом кресле в качестве члена Судебного комитета Сената, мне было ясно, что они… весьма вероятно, сделают то, что они только что сделали».

Прецедент упоминается во всем мнении Алито и в несогласии, написанном тремя либеральными судьями суда. Алито писал, что доктрина уважения прецедента важна, и к отмене решения нельзя относиться легкомысленно.

Но он также написал, что это «не неумолимая команда» и что прецедент является самым слабым в отношении конституционных толкований, потому что сложность внесения поправок в Конституцию означает, что только суд может исправить свои собственные ошибки в этих случаях.