Анна Ахматова: «Как тебе, сынок, в тюрьму ночи белые глядели…»
«Лучший стих» Анны и Николая
Автобиография Анны Ахматовой «Коротко о себе», написанная незадолго до смерти, насчитывает всего пару страниц. Между упоминаниями о выходе первой и второй книги строка: «1 октября 1912 года родился мой единственный сын Лев».
За два с половиной года до этого состоялась скромная свадьба Анны Горенко и Николая Гумилева, талантливого и уже известного поэта. Вскоре под псевдонимом Ахматова Анна выпустила свою первую книгу «Вечер» — всего триста экземпляров. Читатели и критики приняли стихи благосклонно. В русскую литературу вошел яркий поэт, быстро, впрочем, скрывшийся с поэтического небосклона в небольшом имении Слепнево — по причине последних месяцев беременности.
Окрестности города Бежецка в Тверской губернии, где располагалось Слепнево, особой живописностью не отличались. Но Ахматовой понравились неяркая северная природа, уютный старинный дом. В семье мужа держалась особняком, работала над стихами до поздней ночи.
Вставала поздно, приходила с отсутствующим видом в столовую, говорила: «Здравствуйте все!». И после завтрака снова исчезала в свою комнату.
Рожать Анна поехала в столицу, схватки начались прямо в поезде. Гумилев разволновался так, что на Витебском вокзале проскочил мимо свободных извозчиков. До родовспомогательного приюта на Васильевском острове они шли пешком. Утром на свет появился их «лучший стих», названный Львом. Бабушка Аня в честь рождения внука собрала местных крестьян, простила все долги и одарила лучшими яблоками из барского сада.
К радости Анны Ивановны Гумилевой молодые родители передали внука ей на руки и исчезли в водоворотах петербургской культурной жизни.
Развод
Сборник стихов «Четки» вывел Ахматову в литературный авангард, ее слава росла, а отношения с мужем охладевали. Но Лева восхищался отцом: тот плавал по далеким морям, охотился на диких зверей, пересекал пустыни. Приезжая к сыну, играл с ним, привозил удивительные подарки, рассказывал еще более удивительные истории.
Мать тоже приезжала, но не оставалась даже на ночь, настолько накалялась обстановка с ее появлением. Тетя Шура ревновала Ахматову к брату и племяннику, Анна даже не могла остаться с ребенком наедине — тетка караулила как цербер.
Забрать сына Анна не могла, отношения с мужем становились все более зыбкими. Первая мировая война окончательно разлучила Ахматову и Гумилева. Николай ушел на фронт, в августе 1914 года заехал проститься с сыном и матерью. Короткие письма жене, чуть длиннее — матушке и Леве. Над рыжеволосой головой сына двух поэтов прозвучало стихотворное пророчество: «Рыжий львёныш с глазами зелёными, страшное наследие тебе нести!» — Марина Цветаева, как всегда, почувствовала трагедию задолго до того, как ее предсказание сбылось.
Николай Гумилев с двумя георгиевскими крестами на гимнастерке вернулся домой в феврале 1917 года, прямо к революции. В августе вновь уехал — во Францию, в составе русского экспедиционного корпуса. Вернулся уже в страну победившего Октября.
23 июня 1918 года, на Троицын день, Ахматова и Гумилев в последний раз навестили сына вместе.
Через несколько месяцев они развелись.
Обида сына
Гумилев женился снова, Ахматова вышла за востоковеда Владимира Шилейко. В голодном промерзлом Петрограде она колола дрова, топила печь и добывала еду себе, мужу-востоковеду и мужниной собаке, о которой тот заботился явно больше, чем о супруге. Не могло быть и речи о том, чтобы забрать Леву у бабушки. Там ребенок хотя бы не мерз и ел досыта.
В августе 1921 года Николая Гумилева арестовали, обвинив в контрреволюционном заговоре. 25 августа поэта расстреляли. Тетя Шура билась в истерике, Анна Ивановна сохраняла спокойствие. Она была уверена, что сын сбежал из тюрьмы и уехал из России в свою любимую Африку. Это убеждение бабушка Аня сохранила до конца дней. Коля уехал, значит нужно сберечь Леву до возвращения отца. Когда через несколько месяцев Ахматова приехала за сыном, бабушка уговорила оставить мальчика с ней. Гумилевы переехали в Бежецк, Лева пошел в школу.
Ахматова мучительно решала, как жить дальше.
Еще оставалась возможность выезда из России, но ценой вопроса становилось расставание с сыном. Тем временем Александра Сверчкова продолжала взращивать в племяннике миф об идеальном отце и о «бросившей сироту» матери. О том, что мать половину заработков привозит в бежецкий дом, не говорилось совсем.
В битву за сына она вступила лишь однажды.
Тетя Шура объявила, что собирается усыновить ребенка, потому что фамилия Гумилев сломает ему жизнь. Анна Андреевна отчеканила: «В этом случае он будет Ахматовым, а не Сверчковым». Бабушка Аня поддержала невестку — внук сохранит фамилию отца, Лев будет встречаться с матерью. Если Александра не хочет пускать Ахматову в свой дом, то бабушка будет возить Леву. Несколько раз в год Анна Ивановна и Лева приезжали в столицу, которая теперь именовалась Ленинградом, но останавливались у знакомых — своего угла у Ахматовой так и не появилось. Теткино воспитание даром не прошло, Лев затаил на мать глубокую обиду за развод с отцом, и за то, что «мать бросила сироту».
Два письма Сталину
Ахматова рассталась с Шилейко и вышла замуж в третий раз, за искусствоведа Николая Пунина. Теперь она жила в коммунальной квартире во флигеле Шереметьевского дворца — знаменитом Фонтанном Доме. Семья получилась странная, Пунин поселил вместе Ахматову и бывшую жену с дочкой Ирочкой. Двухлетняя малышка Анну признала сразу, прибегала к ней в комнату, забиралась на колени. Вместо «Ахматова» у Ирины получалось «Акума», имя стало семейным прозвищем Ахматовой.
В 1929 году Лев Гумилев окончил школу и приехал в Ленинград готовиться к поступлению в институт. Ему нашлось место на сундуке в неотапливаемом коридоре, тарелку супа, принесенную соседкой, они с матерью делили пополам. Работал в геологическом коллекторе, на железной дороге, был санитаром в таджикском совхозе — отправили на борьбу с малярией. В письме матери сообщил о своем выборе: «И все-таки я буду историком». Летом 1934 года поступил на истфак Ленинградского университета.
И быстро попал в историю.
На лекции по литературе одному из преподавателей вздумалось разоблачить Николая Гумилева. «Поэт писал про Абиссинию, — восклицал он, — а сам не был дальше Алжира… Вот пример отечественного Тартарена!» В тишине аудитории громко прозвучало: «Нет, он был в Абиссинии!». Профессор поинтересовался: «Молодой человек, кому лучше знать, вам или мне?» «Конечно, мне — я его сын!»
23 октября 1935 года Льва Гумилева арестовали, заодно взяли и Николая Пунина.
Ахматова бросилась в Москву с письмом к Сталину; составить текст ей помог Михаил Булгаков, искушенный в играх с властью. Арестованных освободили за отсутствием состава преступления, а через год Льва Гумилева восстановили на втором курсе университета. Он все так же ночевал на сундуке в коридоре, Ахматову по-прежнему не печатали — она зарабатывала на жизнь себе и сыну переводами.
На Рождество 1938 года Лева навестил бабушку и тетю Шуру. Бабушка Аня больше не увиделась с внуком — вскоре Гумилева арестовали по обвинению в терроризме.
«Взяли весь цвет молодого поколения, будущих звезд русской науки», — говорила Ахматова.
Восемь дней из Льва выбивали показания, следователи пытались доказать, что к антисоветской деятельности его подтолкнула Ахматова. Показаний против матери Гумилев не дал, но в руководстве контрреволюционной организацией признался. На суде ему как «руководителю» дали «десятку».
Ахматова наивно считала, что и в этот раз Леву выпустят. Он запомнил строчки из безмятежного материнского письма: «Сегодня пойду в сад, шуршать осенними листьями…» Когда до нее дошло, что сына через неделю отправляют на этап, она бросилась выпрашивать ему у знакомых теплые вещи.
2 декабря Гумилев отбыл строить Беломорканал. Мать убеждала себя: «Он очень вынослив, потому что всегда привык жить в плохих условиях, не избалован. Привык спать на полу, мало есть». Но на ледяном ветру как свечки сгорали даже крепкие деревенские мужики, понемногу «дошел» и Лев. Спасла его отправка в Ленинград на доследование. Гумилев опять вернулся в Кресты, а его мать — в тюремные очереди, боль переплавлялась в бессмертные строки ее «Реквиема».
6 апреля 1939 года она тайком от всех отправила второе письмо Сталину, умоляя вернуть сына. Льва не освободили, но приговор вынесли относительно мягкий — пять лет лагерей и поражение в правах. Гумилев уехал в Норильск на медноникелевый рудник.
Новый приговор
Когда началась война, Ахматову вывезли из осажденного Ленинграда в Ташкент. Она переболела тифом, получила осложнение на сердце, стала быстро полнеть. 10 марта 1943 года Лев сообщил матери, что срок кончился, он находится на спецпоселении. Отправившись в геологическую экспедицию на Нижнюю Тунгуску, Гумилев открыл большое месторождение железа…
В качестве поощрения попросился на фронт.
Ушел на войну добровольцем, закончил ее в Берлине. Но из наград получил только две медали — представить к ордену не позволила анкета.
Вернувшись в Ленинград, восстановился в университете, защитил диплом, поступил в аспирантуру Института востоковедения при Академии наук. Ахматова тоже много работала, поэтические вечера следовали один за другим — в Москве, в Ленинграде, всюду триумф.
На одном из выступлений зал встретил ее стоя и устроил овацию. Последствия не заставили себя ждать: вышло печально известное постановление ЦК партии о творчестве Ахматовой и Зощенко.
1 сентября Ахматову исключили из Союза писателей. На собрании в Институте востоковедения от Льва Гумилева потребовали осудить мать. После отказа отчислили из аспирантуры.
Лишь через полгода ему с трудом удалось устроиться на должность библиотекаря в психиатрической клинике. В конце 1948 года Лев защитил кандидатскую на истфаке ЛГУ, перед ним вновь замаячила перспектива возвращения в науку. А в 1949м, вскоре после 60-летнего юбилея Анны Ахматовой, в Фонтанном Доме произошло странное событие: в комнате Гумилева упал со стены крест — подарок матери.
6 ноября Льва арестовали и отправили в Москву, где вынесли приговор — десять лет каторжных лагерей.
Это заключение разъединило мать и сына. Гумилеву казалось, что мать о нем забыла, редко пишет, экономит на посылках. Лев страдал от невозможности продолжать исследования, он просил, умолял, требовал сделать хоть что-нибудь для своего освобождения.
А мать и без того непрерывно пыталась добиться пересмотра дела. Но… Когда сын просил выслать табаку и «каких-нибудь жиров» — лагерной валюты — Анна Андреевна отправляла печенье. Когда заказывал необходимую книгу, мать покупала другую — дорогую и совершенно ненужную. Когда спрашивал, жива ли его возлюбленная, — подробно писала о приходе весны и о клейких тополиных листочках…
«Мамин эпистолярный стиль несколько похож на издевательство, но знаю, что это неумышленно», — в отчаянии сообщал Гумилев знакомым.
А она никак не понимала, почему сын сердится.
Встреча
Амнистия по случаю смерти Сталина, коснулась многих — но не Льва Гумилева. Не изменились и отношения с матерью: любовь и взаимные обиды. Окружение Ахматовой тоже способствовало этому: в 1955 году она собралась поехать на свидание к сыну. Выросшая Ирина Пунина с дочкой Аней сделали все, чтобы эта встреча не состоялась, убедив Акуму, что ее сын может умереть от радости. Узнав о такой «заботе», Гумилев понял: в мамином «ближнем кругу» рады ему не будут.
Когда после ХХ съезда перед ним распахнулись ворота лагеря, о своем возвращении он сообщать не стал; через четыре дня добрался из Омска в Москву, зашел на Ордынку к Ардовым.
Неожиданно в дверь вошла… Анна Ахматова. Ничего не зная о приезде сына, она вдруг сорвалась из Ленинграда и помчалась ему навстречу.
Очевидцы вспоминали, что никогда не видели Ахматову такой счастливой и умиротворенной. Даже царственный голос изменился, зазвучал уютно, мягко. Но мать и сын не обрели понимания. Анна Андреевна хотела, чтобы сын заботился о ней, постаревшей, грузной, больной. Ахматова обижалась на его резкость и абсолютно не понимала, через что ему пришлось пройти. Лев не выдерживал величавых манер матери, взрывался: «Мама, не королевствуй!».
Ирина Пунина умело подливала масла в огонь. Пока сын был в лагере, Ахматова завещала ей все имущество и архив. С возвращением Гумилева расклад сил изменился, атаки на него стали непрерывными.
Сын с матерью расстались, как оказалось — навсегда.
Гумилев расспрашивал знакомых о мамином здоровье, она — о его научных успехах, гордилась, что сын стал доктором наук. Незадолго до смерти тайком побывала у нотариуса и отменила завещание в пользу Пуниных, единственным наследником должен был стать сын. В феврале 1966 года в Москве Ахматова слегла в больницу с инфарктом. Лев примчался из Ленинграда навестить мать, но в палату Пунины его не допустили. 5 марта, в годовщину смерти Сталина, Анна Ахматова умерла.
Прощание
Лев Гумилев вместе с друзьями матери занялся организацией похорон, в Москве отслужили панихиду в храме Николы в Кузнецах. В Ленинграде, куда тело Ахматовой привезли вечером 9 февраля, в Никольском Морском соборе тоже прошла панихида. Похоронить Ахматову на ленинградских кладбищах было невозможно, удалось получить разрешение на похороны в Комарово. Утром должно было состояться гражданское прощание, потом траурная процессия отправлялась к месту упокоения. Но Гумилев спутал планы, назначив на утро отпевание матери по полному чину.
К Никольскому собору потянулись тысячи людей, собор сиял от множества свечей. Власти отправили милицейские патрули сопровождать траурный кортеж, чтобы не допустить стихийных волнений. Лев Гумилев, знающий, как мать любила Пушкина, наклонился ко гробу: «Мама, вот и у тебя фельдегеря!»
На девятый день после смерти матери Лев Гумилев поминал ее вместе с Михаилом Ардовым. Налили по стопке водки, молча выпили. Ардов достал из-за пазухи небольшой томик стихов Ахматовой. Та подписала его сыну за четыре дня до смерти, как раз тогда, когда того не пустили к ней. Она не знала, что Лев рядом, но почувствовала. Просила Ардова передать подарок, надеялась помириться.
Гумилев прочел надпись, голос дрогнул: «Вы знаете, что это такое? Это — ласка, то, чего я добивался все эти годы…»
Лев Николаевич получил по завещанию матери ее сбережения, но архив Пунины так и не отдали, распродав его по частям. Все деньги Ахматовой сын потратил на памятник. На могиле в Комарово он установил кованый крест и своими руками сложил из камней стену в память о сотнях часов, проведенных матерью под стенами Крестов.
Лев Николаевич пережил мать на двадцать шесть лет, он умер в 1992 году, успев узнать о реабилитации своего отца, Николая Гумилева.
ОБОЖЖЁННЫЕ СТРОКИ
«Буду я, как стрелецкие жёнки,
под кремлевскими башнями выть»
Уводили тебя на рассвете,
За тобой, как на выносе, шла,
В темной горнице плакали дети,
У божницы свеча оплыла.
На губах твоих холод иконки,
Смертный пот на челе… Не забыть!
Буду я, как стрелецкие жёнки,
Под кремлевскими башнями выть.
***
Тихо льется тихий Дон,
Желтый месяц входит в дом.
Входит в шапке набекрень,
Видит желтый месяц тень.
Эта женщина больна,
Эта женщина одна.
Муж в могиле, сын в тюрьме,
Помолитесь обо мне.
***
Показать бы тебе, насмешнице
И любимице всех друзей,
Царскосельской веселой грешнице,
Что случится с жизнью твоей —
Как трехсотая, с передачею,
Под Крестами будешь стоять
И своею слезою горячею
Новогодний лед прожигать.
Там тюремный тополь качается,
И ни звука — а сколько там
Неповинных жизней кончается…
***
Легкие летят недели,
Что случилось, не пойму.
Как тебе, сынок, в тюрьму
Ночи белые глядели,
Как они опять глядят
Ястребиным жарким оком,
О твоем кресте высоком
И о смерти говорят.
***
Магдалина билась и рыдала,
Ученик любимый каменел,
А туда, где молча Мать стояла,
Так никто взглянуть и не посмел.
почему не сложились отношения у матери с сыном
23 июня исполняется 131 год со дня рождения Анны Ахматовой. Специально к этой дате публикуем несколько отрывков из книги Сергея Белякова «Гумилев сын Гумилева», проливающих свет на причины, приведшие к разрыву двух близких людей. В биографии известного ученого много места отведено их взаимоотношениям с матерью.
Мальчик увидел свет 18 сентября (1 октября по новому стилю) 1912 года в родильном приюте императрицы Александры Федоровны на 18-й линии Васильевского острова.
Через несколько дней ребенка перевезли в Царское Село, в дом Гумилевых на Малой, 63. В семье был праздник, пили шампанское за счастливое событие.
Ребенка крестили в Екатерининском соборе Царского Села 7 октября по старому стилю. Ему дали имя Лев.
Жена Дмитрия Гумилева, тоже Анна Андреевна, в девичестве Фрейганг, утверждала, что ребенок с первого дня был «всецело предоставлен» бабушке, она его «выходила, вырастила и воспитала». Все-таки не с первого дня, а постепенно — естественно, с молчаливого согласия родителей. Тут стоит внимательно прочитать воспоминания Валерии Сергеевны Срезневской, подруги Ахматовой с гимназических лет, когда они были еще Аней Горенко и Валей Тюльпановой. Считается, что мемуары отредактированы самой Ахматовой, если не написаны под ее диктовку. Во всяком случае, это версия Ахматовой, и она кажется убедительной.
Из воспоминаний Срезневской: «Рождение сына очень связало Анну Ахматову. Она первое время сама кормила сына и прочно обосновалась в Царском».
Но понемногу «Аня освобождалась от роли матери в том понимании, которое сопряжено с уходом и заботами о ребенке: там были бабушка и няня».
Так было принято среди женщин их круга. Кроме того, Анна уже тогда была Ахматовой. В марте 1912 года вышел сборник ее стихов «Вечер» и принес ей известность. Ахматова прислушивалась к себе, к своему дару и очень быстро вернулась к жизни литературной богемы Петербурга.
Возможно, Ахматова стала матерью слишком рано. В двадцать три года. Она не захотела менять привычный образ жизни.
Из биографической прозы Анны Ахматовой. «Смешили мы (Ахматова и Осип Мандельштам. — С.Б.) друг друга так, что падали на поющий всеми пружинами диван на “Тучке” (комната Гумилева в Петербурге, в Тучковом переулке, 17, кв. 29. — С.Б.) и хохотали так до обморочного состояния, как кондитерские девушки в “Улиссе” Джойса».
Позднее, в двадцатые годы, Ахматова будет забавлять маленькую еще Иру Пунину, звонить ей от имени собаки Тапа и лаять (Ира сначала не сомневалась, что звонил именно Тап).
В тридцатые Анна Андреевна много занималась с соседскими детьми, Валей и Вовой («шакаликом»). В сороковые стала нянчиться с Аней Каминской. Но эти дети росли рядом, а Лева почти всегда оказывался далеко.
Николай Степанович тоже был доволен, вспоминает Срезневская, что «его сын растет под крылом, где ему самому было так хорошо и тепло». Так будет и дальше. Забегая вперед, приведем фрагменты писем Ахматовой Николаю Гумилеву лета 1914 года. Еще не началась война.
«Милый Коля, 10-го я приехала в Слепнево. Нашла Левушку здоровым, веселым и очень ласковым. В июльской книге “Нового слова” меня очень мило похвалил Ясинский. Соседей стараюсь не видеть, очень они пресные. Целую, твоя Аня». К письму приложены стихи: «Моей наследницею полноправной будь…» и «Целый год ты со мной неразлучен…» (13 июля 1914 года).
«Целые дни лежу у себя на диване, изредка читаю, но чаще пишу стихи. Думаю, что нам будет очень трудно с деньгами осенью. Хорошо, если с “Четок” что-нибудь получим С недобрым чувством жду июльскую “Русскую мысль”.
Вероятнее всего, там свершат надо мною страшную казнь Valere Будь здоров, милый! Целую. Твоя Анна. Левушка здоров и всё умеет говорить». К письму приложено стихотворение «Подошла я к сосновому лесу» (17 июля 1914 года).
Перед нами письма поэта. Обращается Ахматова тоже к поэту, а не к отцу своего ребенка.
Лев Гумилев с родителями. 1916 год
Из воспоминаний А.А.Гумилевой (Фрейганг): «Коля был нежным и заботливым отцом. Всегда, придя домой, он прежде всего поднимался наверх, в детскую, и возился с младенцем».
А вот Лев Николаевич в поздних интервью с сожалением утверждал, что своих родителей в детстве почти не видел. В этом нет противоречия. Если Николай Степанович бывал дома, он охотно играл с ребенком. Ему даже не надо было делать над собой усилия, как многим взрослым, временами он чувствовал себя ребенком. В 1919–1921 годах со своими студийцами, молодыми поэтами, с удовольствием играл в жмурки. Когда Лева немного подрастет, они будут играть в войну, в индейцев, в путешественников.
Только вот свободного времени у Николая Степановича было немного. Осенью 1912 года он возобновил занятия в университете. Чтобы не ездить каждый день в Петербург из Царского Села, снял комнату в Тучковом переулке на Васильевском острове. Николай Степанович и Ахматова обычно не пропускали интересных вечеров в «Бродячей собаке», где собиралась литературная богема Петербурга. Только за последние три месяца 1912 года состоялось около десятка заседаний «Цеха поэтов». Иногда они проходили в доме Гумилевых. Случалось, полуторагодовалый Лева, убежав от няни, неожиданно появлялся перед поэтами. В фольклор царскосельских поэтов Ахматова и Лева вошли под именами Гумильвица и Гумильвенок.
Анна Ивановна Гумилева никогда не жаловалась, что Ахматова не навещала Леву. Зато Инна Эразмовна Горенко мягко упрекала дочь. 15 октября 1924 года она пишет Ахматовой из поселка Деражня Подольской губернии, где жила у сестры: «Спасибо, Аничка, за обещание приехать сюда, но извини, детка, совсем ему не верю.
Если в Бежецк ты подолгу не можешь собраться, то тем паче в такую глушь не заедешь». Она предлагает дочери на Пасху съездить в Бежецк вместе, повидать Левушку. Поездка не состоялась. Возможно, просто не нашли денег. Инна Эразмовна вместе с сестрой Анной Эразмовной жили почти без средств, натуральным хозяйством, к тому же сестры были немолоды. Тем не менее бабушка старалась порадовать внука, отправляла небольшие посылки.
Из письма И.Э. Горенко Анне Ахматовой 5 сентября 1925 года: «Дорогая моя детка! Поздравляю тебя, Аничка, с Днем рождения Левушки. Дай Бог ему здоровья и сил для учения. Послала ему вареных в сахаре груш, сушеных вишен и черешен. Не знаю, будет ли доволен?»
Ахматова в письмах к матери всё больше рассказывала о себе: «Осень я провела в Царском, много гуляла в парке, чудесно отдохнула. Возможно, после рождества опять поеду туда на всю зиму. Лева писал мне, что получил твое письмо и орешки».
Взаимное непонимание, отчуждение матери и сына намечается уже в двадцатые годы.
Тогда Лева очень любил мать, нуждался в ее ласке, в заботе. Он ждал ее, каждый раз просил приехать хотя бы на Пасху и на Рождество. В холодности Ахматовой он винил только себя. Из письма Левы Гумилева Павлу Лукницкому, конец 1925 года: «Мама мне не писала с моего приезда, верно, я что-нибудь сболтнул, и она во мне разочаровалась».
Почтительность, удивительная для тринадцатилетнего подростка.
Конечно, Анна Андреевна любила Леву, но не умела помочь ему в жизни. Поэтому она впадала то в одну, то в другую крайность. Иногда испытывала необъяснимый, панический страх за него. Как-то Лева попросил у нее разрешения (он всегда просил разрешения у мамы или у бабушки) покататься с Лукницким на лодке. Из записей Павла Лукницкого, 17 июля 1926 года: «АА дико восстала — каждый день столько тонет. Вы сумасшедший…»
С другой стороны, она сыну не потворствовала и приучала к мысли: надо рассчитывать только на себя. В ноябре 1934 года, когда молодой Лев несколько лет как жил в Ленинграде, Ахматова оставила сыну записку: “Una salus nullam sperare salutem.
A. (ad usum delphini)” («Единственное спасение — не надеяться ни на какое спасение. А. (дофину для пользования)». Мы не знаем, чем была вызвана записка — жалобами ли Льва на трудности в университете, или чем-то еще, не в этом главное. Ахматова принципиально не баловала сына.
Была еще одна болезненная история, разделившая Леву и Ахматову. Стихи. Ими был переполнен дом Гумилевых в Царском Селе. Лева услышал их, наверное, раньше колыбельной песни. Как и отец, Лева начал сочинять очень рано и, конечно, отцу подражал. Ахматовой не нравилось увлечение сына экзотикой. Пусть пишет не о пиратах, не о древних греках, не о норманнах. Ахматова хотела, чтобы сын увидел поэзию в окружающем мире, в русской природе. Ей ведь и поэзия Николая Гумилева не нравилась по той же причине. Ахматова не увидела в стихах младшего Гумилева большого поэтического дара. А судьбы посредственного поэта она ему, конечно, не желала. Ахматова поставила диагноз верно, а для лечения, очевидно, выбрала радикальное средство.
Из письма Льва Гумилева Павлу Лукницкому (получено 5 января 1926 года): «Мне как начинающему особенно было интересно узнать, какого мнения о них мама, но из ее слов я понял, что из меня ничего хорошего не выйдет. Видя, что в поэты я не гожусь, я решил со стихами подождать, я сам понимаю, что я должен писать или хорошо, или ничего».
В двадцатые годы юный Лева Гумилев был застенчивым, добрым юношей, который любил мать беззаветно, как будто не требуя взаимности.
Впрочем, даже в лагере, уже отправив Ахматовой несколько «неконфуцианских» писем и вволю пожаловавшись на нее Эмме и Птице, он временами как будто пытался вернуть свои детские чувства.
Из письма к Эмме Герштейн 12 июня 1955-го: «Пусть моя горечь останется при мне, а маму расстраивать не буду; это верно, что она совсем меня не понимает и не чувствует, а только томится».
Гумилев не зря так много переписывался с Эммой. Именно Эмма, возможно, вопреки собственному желанию, очень точно о нем сказала.
Помните? «…Ему не было предусмотрено на земле никакого места». Увы, не только в советской жизни ему не было места, но долгие годы и в жизни Анны Андреевны. Почти всё детство он провел без нее, в Бежецк Ахматова приезжала всего два раза, на Рождество в 1921-м и летом 1925-го. И каждый раз спешила вернуться в Петроград.
Нет, удивителен не их разрыв в 1956–1966-м, удивительно, что Ахматова и Лев Гумилев, несмотря на годы, проведенные врозь (самые важные, бесценные детские годы Левы!), все-таки стали родными людьми, по словам Эммы, как будто связанными «невидимой нитью». Надежда Мандельштам вспоминала: «Мать и сын, встречаясь, не могли оторваться друг от друга».
Но уже в 1949-м в отношениях матери и сына наступило такое охлаждение, которое Гумилев будет сравнивать с отчуждением 1956-го и 1961-го. Слова Гумилева подтверждает и Наталья Роскина: «…совместная жизнь матери и сына не пошла гладко. Чувствовалось, что в их глубокой взаимной любви есть трещина. С какой-то болезненной резкостью Лев Николаевич говорил: “Мама, ты ничего в этом не понимаешь”.
“Ну конечно, в твое время этого в школе не проходили”. Однажды, расспрашивая меня о Московском университете, он задал мне какой-то вопрос по общему языкознанию, на который я не сумела ответить, и мрачно пробурчал: “Чему только вас учат”. Анна Андреевна сказала: “Лева, прекрати. Не смей обижать девочку”. А за себя она никогда не умела вступиться. Здесь была застарелая мучительная драма ее трагического материнства и его при ней сиротства. Этой драмы мне приоткрылся лишь узенькой краешек».
По словам Эммы Герштейн, Ахматова за четыре дня до смерти передала Льву через Михаила Ардова свою последнюю книгу «Бег времени» с дарственной надписью: «Леве от мамы. Люсаныч, годится? 1 марта 1966 г.» Ахматова напоминала сыну о довоенных днях на Фонтанке, когда она обучала французскому соседского мальчика Валю Смирнова, а тот никак не мог произнести правильно слово “Le singe” (обезьяна): «Каждую минуту он вбегал в комнату, выкрикивал что-то совершенно невнятное и ликующе спрашивал: “А это годится?”» Гумилев говорил Михаилу Ардову, указывая на автограф: «Вы знаете, что это такое? Это — ласка, то, чего я добивался все эти годы».
Но этого объяснения, на мой взгляд, недостаточно. Истинную причину их враждебности назвала сама Ахматова, хотя, возможно, принимала ее скорее за следствие, чем за причину. Эмма Герштейн писала, что Ахматову в новом, вернувшемся из лагеря Льве «поражал появившийся у него крайний эгоцентризм. “Он провалился в себя”, — замечала она». Трудно поспорить, но разве новое состояние Гумилева («провалился в себя») не было свойственно самой Анне Андреевне? Еще в 1922 году Корней Чуковский записал в дневнике: «Мне стало страшно жаль эту трудно-живущую женщину. Она как-то вся сосредоточилась на себе, на своей славе — и еле живет другим». Сорок лет спустя как будто ничего не изменилось.
Ахматова приносила в жертву своему дару многое, в том числе и счастье сына. А что ей оставалось делать? Поэт, хоть на время отказавшийся от своего дара ради близких, подобен евангельской бесплодной смоковнице.
Музей Анны Ахматовой | Лето 2018 Российская культура и общество Образовательная поездка за границу
от parker.1190
Анна Ахматова считается одним из величайших русских поэтов ХХ века. Ее самая известная работа — « Реквием », но за свою жизнь она написала сотни стихов. Наша группа отправилась в музей Анны Ахматовой в Санкт-Петербурге, чтобы узнать больше о жизни этого влиятельного поэта раннего советского времени.
Впервые войдя в музей, я был удивлен тем, насколько маленькими были на самом деле жилые помещения. Музей располагался в старой коммуналке советских времен. Нас встретил приветливый гид, который сначала показал входную комнату. Она сказала нам, что пальто, висевшее у двери, на самом деле принадлежало третьему мужу Анны, Николаю Пунину! Я обнаружил, что это уникальная часть истории. Двигаясь по квартире, мы остановились на кухне, потом в коротком коридоре. Экскурсовод отметил, что сын Ахматовой от первого брака прожил в этом крошечном зале несколько лет, прежде чем попал в тюрьму при сталинском режиме.
Изображение с https://www.
inyourpocket.com/st-petersburg-en/anna-akhmatova-museum_9783v
Пройдя еще один короткий, небольшой коридор, мы вошли в мой любимый экспонат в музее. Стены были покрыты стихами, написанными Анной Ахматовой, и среди стихов были усеяны картины из ее жизни, а также ее портреты и другие артефакты из ее жизни. Здесь гид рассказал нам больше о поэзии Ахматовой. Многое из этого было антисталинским, и это понятно; Сталинский режим забрал многих людей из ее ближайшего круга друзей и семьи и бросил их в тюрьмы или убил. Заключение, которое больше всего повлияло на нее, было заключением ее сына Льва, которого посадили в тюрьму за то, что он был сыном Николая Гумилева, первого мужа Анны. Николая посадили и расстреляли еще в советское время. Анна часами стояла в очереди за возможностью накормить Льва и умоляла его освободить. Я помню, как наш лектор из класса рассказывала нам, что написала стихотворение, восхваляющее Сталина, человека, которого она презирала, только для того, чтобы дать шанс ее сыну выйти на свободу.
Хотя творчество Анны Ахматовой было запрещено, а за ней следило правительство, она все равно писала стихи. Гид рассказал нам, как она напишет несколько строк и быстро выучит их, прежде чем бросить в огонь, чтобы у режима не было улик для ее ареста. Многие поэты того времени практиковали этот тайный ритуал, и считается, что многие стихотворения той эпохи были утеряны просто потому, что поэтов арестовывали за их стихи. Я нахожу это грустным. О каких великих поэтах мы узнали бы сегодня, если бы их стихи разрешили публиковать, а не просто быстро запоминать, пока слова не сгорели дотла?
Затем группа прошла мимо нескольких комнат со стульями и кроватью. Это были комнаты, в которых Ахматова проживала все время своего пребывания в Санкт-Петербурге. Мне показалось интересным, как она жила на одну комнату дальше от своего мужа, даже после того, как их брак был расторгнут. Анна Ахматова прожила трудную жизнь, и не изменила себя в советское время, но продолжала писать о пережитом, вопреки желанию сталинского режима, проявляя свою стойкость и отвагу в то время, когда могла просто сдаться.
После смерти Сталина Анна Ахматова испытала немного больше свободы, но все же недостаточно, чтобы полностью опубликовать свое стихотворение Реквием . Ей была присуждена почетная степень Оксфордского университета в Англии, а также несколько других наград. Вскоре после возвращения в Россию у нее случился сердечный приступ, и она умерла через несколько месяцев, весной 1966 года, в возрасте 76 лет. Ее жизнь оказала такое сильное влияние на многих граждан в условиях сталинского режима террора. Большую часть своей жизни она выступала голосом угнетенных людей в Санкт-Петербурге, записывая, через какие ужасы они все прошли. Музей был открыт к 100-летию со дня рождения Анны Ахматовой в память о ее жизни. Я обнаружил, что это демонстрирует ее силу в трудные времена, что меня очень вдохновляло.
Ссылки:
Лекция о русской литературе
Экскурсия по музею Анны Ахматовой
http://www.russianmuseums.info/M127
Добавьте постоянную ссылку в закладки.
Перевод женской любви Ахматовой – эссе Ольги Лившиной – Poetry International Online
Об уязвимости сильного поэта: перевод женской любви Ахматовой
На Западе Анна Ахматова широко известна как один из самых сильных голосов поэзия свидетеля. Если вы не русскоязычный читатель и читали какую-нибудь Ахматову, то наверняка читали ее длинное, эпическое, повествовательное стихотворение
Но существует и другая Ахматова: нежный, эротически заряженный, горьковато-сладкий голос, который гиперсознательно относится к своей романтической связи с женщиной.
Мы вновь слышим этот голос в ее стихах для Ольги Глебовой-Судейкиной, три из которых мы с Андреем Янко перевели для Транец (выпуск 9). В эти мучительные времена для людей, тянущихся к представителям своего пола, выживает замечательная поэзия Ахматовой как напоминание о том, что яркий лирический голос может создавать свои собственные богатые способы говорить о своей любви, присутствие которой, а затем и память, поддерживали ее. через трудности.
Объектом любви Ахматовой была яркая и талантливая личность из петербургской толпы кабаре «Бродячая собака» — авангардистская актриса, вызывающая современная танцовщица, кукловод и литературный переводчик. Ахматова жила и с Глебовой-Судейкиной, и с композитором-футуристом Артуром Лурье, с которым у нее также были романтические отношения, в XIX веке.20 с. На фото, сделанном в это время, она сидит рядом с Глебовой-Судейкиной, положившей руку ей на грудь. Как будто кукольник претендует на поэта. Оба смотрят в камеру — смелый жест для того времени.
Ахматова посвящала стихи Глебовой-Судейкиной на протяжении десятилетий, спустя много времени после того, как другая женщина эмигрировала в Берлин, а затем в Париж, и они потеряли связь. «Ольге Глебовой-Судейкиной, — пишет она в 1910-е годы; «Для О.А. Глебова-Судейкина», — продолжает она в 1921 году.0007 Поэма без героя , она сочиняет стихотворение-посвящение «О.С.» Этот пунктир становится почти неразборчивым во времена террора, но продолжается — и в посвящении «Поэма без героя», она каким-то образом догадывается, что другая женщина умерла — действительно, Глебова-Судейкина, скончавшаяся в том же году.
Ахматова как будто увидела в Ольге собственную уязвимость и свои скрытые печали, кишащие под поверхностью. Чтобы понять некоторые из этих эмоций, полезно иметь контекст сложной сети отношений, возникшей в их сообществе, где гомосексуальность, бисексуальность и множественность партнеров были обычным явлением. Для Ахматовой особенно важным было самоубийство одного из друзей Глебовой-Судейкиной, Всеволода Князева.
Голос Памяти
О.А. Глебова-Судейкина
Что ты видишь на стене,
тусклым взором, в свете поздней зари?
Чайка на синей скатерти моря
или флорентийские цветущие деревья?
Или место, где тебя пересекло беспокойство,
в Царском Селе, в огромном парке?
Это он, который когда-то лежал рядом с вами,
и выбрал белую смерть своей тюрьме?
Нет, я вижу только стену – и на ней последние отблески,
угасание небесного пламени.
18 июня 1913 г., Слепнево
Горе пронизывает «Голос памяти», когда говорящая Ахматова глубоко вглядывается в сознание своего адресата, пытаясь узнать то, что она видит, сидя, погруженная в мысли после самоубийства Князева.
Можно ли разделить горе, если это набор эмоций, который отгораживает нас от мира, замуровывает в наших собственных субъективностях? Это здесь — невыразимое, почти недоступное чувство — переживаемое через эмоциональную близость. Ахматова – поэт страдания по преимуществу; ее мука, здесь, это прекрасно сдержанная мука, разделенная тихой близостью. Она дает своей любви эмоциональное пространство, в котором она нуждается, чтобы пережить травму. Она признает, что ее собеседник эмоционально оцепенел. А после того, как Ольга говорит, стихотворение кончается — больше и говорить нечего. Говорящий просто и красиво стоит рядом, и нас молчаливо просят тоже помолчать.
В более позднем стихотворении «Без названия» печаль и чувство вины своеобразно сочетаются с эротизмом. Стихотворение написано в 1921 года, когда Ахматова переходила от брака с ученым Владимиром Шилейко к жизни с Глебовой-Судейкиной и Лурье. Ахматова пишет о Глебовой-Судейкиной с эротической страстью, а также с чувством вины в трансгрессии — как о собственных однополых отношениях, так и с намеком на то, что могут быть задействованы другие партнеры:
Ольге Глебовой-Судейкиной
Скорбящая пророчица, ты опустила руки,
твои локоны прилипли к пепельному лбу.
О, эта красная восхитительная улыбка соблазнила
столько пчелиных маток, испачкала
щеки множества бабочек.
Твои глаза ясны, дальнозорки, луноподобны,
заворожены. Что это за выражение: нежное
раскаяние за умершего? Или милостивое
прощение живому
за ваше истощение, за ваш долгий позор?
1921
Говорящая одновременно желает и трагически осознает, что две женщины вовлечены в то, что их общество ненавидит. Ахматова использует традицию французской декадентской поэзии, которую она хорошо знала, за язык томной и эротической страсти, смешанный с навязчивыми обертонами трансгрессии. И добавляет еще один пласт: это стихотворение датируется годом становления советского государства, с его непосредственными последствиями — гражданской войной, голодом, расстрелами, ссылками, смертью многих представителей интеллигенции. Мрак, клубящийся в ахматовском обществе, создает тягостный фон для общения двух женщин, усиливая предчувствие опалы влюбленных.
В посвящении к Поэме без героя Ахматова добавляет к этой горе-любви еще один пласт. Говорящая и узнает себя в объекте своей привязанности, и скорбит о Глебовой-Судейкиной, которая встретила преждевременный конец, история оборвав ее жизнь, когда она скончалась в Париже от туберкулеза, в нищете и безвестности. Находясь в пространстве между собственной, едва продолжающейся жизнью и смертью близкого человека, Ахматова пишет одни из самых пронзительных поэтических строк ХХ века:
О.С.
Это ты, Маленький Фарс, ты, Психея,[1]
твой черно-белый веер
веет надо мной? Хочешь
поделиться секретом — что ты уже
путешествовал по Лете,
теперь дышишь другой
весной? Не диктуй слов,
Я слышу их: теплый дождь давит
на крышу; в плюще, шепчет.
Маленькое существо собиралось жить,
она проросла, надулась, хотела
блистать в новой курточке.
Я сплю –
Она одна надо мной –
Она, которую люди зовут Весной, она –
Я назвал ее Одиночество.
Я сплю –
юность моя во сне,
и та чаша, что прошла от НЕГО.
Когда проснусь, подарю тебе
на память, если захочешь,
как чистое пламя в глине
или нарцисс в открытой могиле.
25 мая 1945 г.
Фонтанный Дом[2]
Женщина, относящаяся к другой женщине очень лично, с пониманием того, что значит блеснуть перед миром в красивой, модной вещице. одежда; женщина, почти ребенок, которая «планировала жить»… Безусловно, Ахматова не идентифицирует себя как лесбиянку и не делает никаких конкретных заявлений о своей сексуальной идентичности. В соответствии со своей эстетикой она намекает, а не сообщает подробности. Это не поэзия групповой идентичности. Но голос ее навязчивый, нежный, пронзительный в своем запретном полушепоте. И в этом отношении в нем есть своя лирическая сила.
Увидеть Ахматову в этом контексте особенно важно сейчас, когда российское правительство стремится заглушить голоса ЛГБТКИА и активно переписывает культурную историю своей страны, чтобы казалось, что все писатели отражали единство и могущество России. Важно узнать — или вспомнить, — что некоторые из самых одаренных авторов России писали о своих однополых отношениях.
Сильная поэзия переживает свое время и выходит за национальные границы. Стихи желания, печали и памяти Ахматовой целеустремленны и настойчивы. В них она продолжает говорить — и не за Российское государство, подчеркивая особенность России-монолита, которую пытается представить миру нынешняя власть, и помогая нам сфокусироваться на отдельных голосах. Андрей и я надеялись сыграть небольшую роль в этом процессе, когда переводили стихи Ахматовой для Глебовой-Судейкиной, представляя их как группу, а не вкрапляя их среди ахматовских 9 стихов.0007 Собрание сочинений, , как это делали несколько талантливых переводчиков в прошлом.