Жизнь выдающегося русского художника Василия Тропинина подобна готовому книжному сюжету. Его отец, Андрей, был крепостным, получившим грамоту от своего господина, но эта грамота не распространялась на его детей, и Василий родился в собственности.

С детства был одаренным художником. Отправленный учиться кондитерскому искусству в Петербург, молодой художник в свободное время тайно посещал занятия в Императорской Академии художеств. Двоюродный брат мастера Тропинина увидел его работы и попросил оплатить обучение талантливого юноши. Это решение позволило молодому художнику повысить квалификацию и встретиться со своей будущей женой Анной в Санкт-Петербурге.

Влюбленной паре мешало одно серьезное препятствие — в отличие от Василия, Анна была вольной крестьянкой. По законам того времени их брак означал, что и она должна была добровольно стать крепостной, но свое решение она приняла в пользу любви. Вскоре после окончания Академии Тропинин получил свой первый заказ на роспись церкви села Кукавки, где сразу после окончания работы обвенчался со своей возлюбленной.

В 1823 году с Тропининым случилось долгожданное событие: в подарок на Пасху он получил от своего барина военную грамоту. Пять лет спустя его жена и сын также получили вольную. Их счастливая семейная жизнь продлилась почти 50 лет и закончилась в 1855 году, когда умерла Анна. Василий не мог смириться с потерей жены, а через два года не стало и его.

Впервые Сергей Есенин влюбился в 16 лет в Анну Сардановскую, внучатую племянницу священника села Константиново, где родился Есенин. Зная друг друга с детства, они полюбили друг друга, когда оба стали немного старше.

Их роману суждено было испытать трудности. В 1912 году, когда они признались друг другу в своих чувствах, Есенин заканчивал школу и собирался уехать из своей деревни, но Анна хотела остаться и стать учительницей, такой же, как и ее родители.

В одном из писем своему другу Григорию Панфилову Есенин писал об Анне: «Эта девушка — настоящая тургеневская Лиза, если не считать ее религиозных взглядов. Я прощаюсь с ней, но я обязательно вспомню ее, когда встречу другую женщину, подобную ей».

Анна и Сергей договорились писать друг другу и делали это добросовестно. Когда поэт ненадолго приезжал в Константиново, они практически все время проводили вместе. Летом 1913 года они пришли к монахине и дали детскую душераздирающую клятву: «Мы любим друг друга и в будущем обещаем пожениться. Разъедините нас, пусть того, кто изменяет и женится на другой, пусть другой бьет палками».

Со временем Сардановская все реже отвечала на письма поэтессы из-за увлечения Владимиром Олоновским, учителем, которого она встретила в школе, где они вместе работали. В 1918 году они поженились, но их счастье длилось недолго, так как 8 апреля 1921 года Анна умерла при родах.

Весть о трагедии дошла до поэта в Туркестане. Есенин долго не мог с этим справиться. Он беспокойно ходил по комнате, а когда начал приходить в себя, то сказал своему другу Ивану Грузинову: «Это была моя настоящая любовь. Любовь к простой женщине. Кто жил в деревне. Я пошел к ней. Я пришел тайно. Я рассказал ей все. Никто об этом не знает. Я любил ее долгое время. Мне ужасно грустно. Меня это так огорчает. Она умерла. Это самая глубокая любовь, которая у меня когда-либо была. Я больше никого не люблю».

Теги

музеи экспонаты Владимир Маяковский Сергей Есенин

Сферы

Культура

Все новости

Плохой мальчик русской поэзии | Майкл Скаммелл

Бенгт Янгфельдт

Владимир Маяковский со Скотти, собакой, купленной Лили Брик в Англии, на даче Бриков в Пушкино, лето 1924 года через Советский Союз. Илья Эренбург, знавший о печально известном пристрастии Маяковского к азартным играм, подумал, что тот, возможно, играет в русскую рулетку со своим любимым пистолетом Маузер, и проиграл пари. Но предсмертная записка Маяковского, написанная за два дня до его смерти, говорила об обратном. Прося простить его у матери и сестер и сардонически умоляя, чтобы не было сплетен («усопший ненавидел сплетни»), Маяковский дописал несколько строк из неоконченного стихотворения:

Игра, как говорится,
Закончилась.
Лодка любви потерпела крушение
На рифах условностей.
Жизнь и я квиты
И нет смысла
Затаивать обиды. ¹

Слово «любовь-лодка» предполагало романтические причины, но также создавало тайну, поскольку запутанная любовная жизнь Маяковского была в основном неизвестна широкой публике. На момент смерти он был одновременно связан с тремя разными женщинами: его давней любовницей Лили Брик, с которой он провел большую часть своей взрослой жизни в богемной ménage à trois (вместе с мужем Осипом Бриком), но которая как раз тогда была связана с кинорежиссером; Татьяна Яковлева, эффектная молодая белая русская, которую Маяковский встретил в Париже и попросил выйти за него замуж, но которая вместо этого только что вышла замуж за француза; и Вероника Полонская, знойная молодая театральная актриса, тоже женатая, которой он тоже сделал предложение. Эмоционально он был развалиной, и его смерть могла быть вызвана его отношениями с любой из его любовниц.

Но это была не единственная загадка. В жестко контролируемом Советском Союзе самоубийство рассматривалось как преступление и акт неповиновения, утверждение личной свободы, что противоречило образу государства как рабочего рая. Зачем кому-то столь известному и популярному, как Маяковский, покончить с собой, даже по провокации? Чего большинство его читателей не знали, так это того, что впервые после Октябрьской революции Маяковский серьезно разочаровался. Сталин начал очищать свой режим от «троцкистов» и других предполагаемых врагов, и две недавние сатирические пьесы Маяковского, Клоп и Баня, вызвали официальный гнев своей откровенной критикой государственных лидеров и коррумпированных бюрократов. Его враги шептались, что он тоже был тайным троцкистом и элитаристом, оторванным от своей пролетарской базы.

За ним уже следила ОГПУ (секретная полиция), и ее агенты заполонили его квартиру, как только стало известно о его смерти. Они давно проникли в ближайшее окружение Маяковского. Осип Брик был агентом тайной полиции в начале 19 века. 20 лет, и он и Лили все еще поддерживали с ними тесный контакт; а официальное уведомление о смерти подписали не менее трех секретных агентов, не говоря уже о паре литературных соратников Маяковского.

Последующие запросы ОГПУ показали, что, несмотря на неодобрение правительства, Маяковский по-прежнему пользовался огромной популярностью у читателей и что большая часть интеллигенции расценила его самоубийство как политический протест, вызванный кризисом в советской литературе. Предсмертная записка в подозрительной и параноидальной атмосфере, созданной сталинским режимом, рассматривалась как прикрытие для более серьезных проблем. Однако властям удалось воспользоваться запиской в ​​своих целях. «Ранние этапы расследования», — говорилось в официальном заявлении в «Правда» , «доказывают, что самоубийство было вызвано чисто личными соображениями, никак не связанными с общественной и литературной деятельностью поэта».

Маяковский сделал одолжение режиму, ссылаясь на «любовную лодку», и в 1935 году получил своего рода награду. Лили Брик написала Сталину в знак протеста против того, что произведение Маяковского было допущено к выпуску и о нем забыли, и просила первого секретаря исправить положение. Сталин ответил с удивительной теплотой, учитывая, что он, вероятно, никогда не читал ни слова Маяковского. Маяковский, объявил он, был «лучшим, одарённейшим поэтом нашей советской эпохи», добавив, что «равнодушие к его памяти и его творчеству есть преступление». В течение недели Триумфальная площадь в Москве была переименована в площадь Маяковского. Позже в его честь была названа станция метро, ​​а на площади воздвигнута гигантская бронзовая статуя, носящая его имя. Его политические стихи переиздавались огромными многотомными тиражами и стали основой советской литературной программы.

Лили, очевидно, думала, что помогает своему старому любовнику, реабилитируя его и восстанавливая его репутацию в правительстве, но она ошибалась. Как отмечал Пастернак в своей автобиографии, после канонизации Сталина творчество Маяковского «стало внедряться насильно, как картошка при Екатерине Великой. Это была его вторая смерть. Он не имел к этому никакого отношения».

Реклама

Официальное одобрение разрушило репутацию Маяковского среди политически чувствительных российских читателей и нанесло ущерб его репутации на Западе, особенно во время холодной войны. В сегодняшней России, после распада Советского Союза, его произведения практически исчезли из школьных программ и мало читаются широкой публикой, а в англоязычном мире о нем также забывают или игнорируют, особенно по сравнению с внимание уделяли его великие современники Борис Пастернак, Анна Ахматова, Марина Цветаева и Осип Мандельштам. Первые трое, несомненно, считали его равным себе, если не лучшим поэтом, и Мандельштам всегда относился к нему с уважением, если не с любовью, однако спустя четверть века после распада Советского Союза Маяковский остается под покровом ночи. ²

Эта несправедливость, должно быть, была очень важна для шведского ученого Бенгта Янгфельдта, когда он приступил к своей новой роскошной книге Маяковский: Биография, , которая окончательно спасает поэта от близкого забвения и возвращает его к центральное место в русской литературе первой четверти ХХ века. Янгфельдт, автор и редактор нескольких более ранних книг о Маяковском, по-видимому, читал практически все, что написано поэтом или о нем, и разговаривал со всеми интересующимися, у кого он мог взять интервью, не в последнюю очередь с грозной Лили Брик, которая умерла в 1978, главный друг, любовница и импресарио в жизни Маяковского. Эта богато детализированная и обильно иллюстрированная биография, бегло переведенная Гарри Д. Уотсоном, является лучшим литературным памятником поэту и вряд ли будет превзойдена в ближайшие годы.

Янгфельдт не дрогнул, описав провокационное поведение напористого молодого панка, ворвавшегося в престижный Московский институт живописи, скульптуры и архитектуры в возрасте восемнадцати лет, одетого во все черное, с лохматыми волосами и полным гнилых зубов . Будущий «бешеный бык» русской литературы был ростом шесть футов два дюйма, с телосложением боксера и под стать гулкому голосу, но при этом он был мягким и ранимым. «Трамплином его дерзости была дикая робость, а под видимостью сильной воли скрывалась феноменальная чувствительность, склонная к неоправданному унынию, безволие», — писал Пастернак. Маяковский был силой природы: упрямым, воинственным, инстинктивным мятежником и нарушителем границ, который в некотором смысле так и не вырос. До конца своей жизни он был шумным подростком в поисках новизны и мгновенного удовлетворения, будь то влюбляясь в очередную красавицу, которая попадалась ему на пути, проигрывая последнюю копейку в карты или бильярд, или купаясь в лести его аудитории.

Он был также экстравагантно одарен — как художник, поэт, перформер, клоун — и его перспективность была немедленно замечена Давидом Бурлюком, старшим членом Художественного института и самим чрезвычайно разносторонним человеком. В 1911 году Маяковский показал Бурлюку два написанных им стихотворения, одно — городской пейзаж, полностью состоящий из зрительных образов:

Крест
железные кони
первые кубики выскочили из окон
беглых домов….
Фокусник
вытаскивает стальные рельсы
из входа тележки. ³

(Перевод Джека Хиршмана и Виктора Эрлиха, с адаптациями)

Маяковский опирался на творчество Александра Блока и символистов, но Бурлюка сразу поразила динамика строки о выпрыгивающих из окон кубах. как провидец. Назвав юного хулигана гением, он зачислил его в свою новообразованную художественную группу «Кубофутуристы». Когда футуристы опубликовали свой пресловутый манифест «Пощечина общественному вкусу» , вскоре были включены стихи юного Маяковского. Манифест очень пришелся по вкусу Маяковскому. « Только мы являемся лицом нашего Времени…. Выбросьте Пушкина, Достоевского, Толстого и т. д. и т. п. за борт корабля современности», — гласила она. Девизом футуристов был «Кубизм в изобразительном искусстве, футуризм в словесном искусстве», и среди них были поэты-«транссмыслы» Велимир Хлебников и Алексей Крученых, художники-авангардисты, такие как Казимир Малевич, Владимир Татлин, и Александр Родченко, раздвигавшие границы репрезентации в живописи.

Некоторые поэты-футуристы отправились в безумное читательское путешествие по провинциям, чтобы привлечь к себе внимание. Маяковский носил на своих выступлениях самодельную желто-черную полосатую рубашку и наслаждался обменом оскорблениями со зрителями. Его стихи были очень риторическими, с тяжелым битом, перемежающимся экстравагантными рифмами. Примером может служить творчество поэтов-битников 1950-х годов (как в «Howl») или акцент исполнителей хип-хопа на уличном языке и рифме, хотя музыки, конечно же, не было. Более серьезное родство было с нью-йоркской школой поэтов XIX в.60-е годы, особенно Фрэнк О’Хара ⁴ ; но некоторые более простые тексты Маяковского могли бы звучать как детские стишки, если бы не мрачное содержание:

На мостовой моей избитой
души
лунатики
жестокими каблуками
барабанят свои бессмысленные слова.
Где повешены города
и кривые вершины
их башен
парят подвешенными
в петле облаков,
Я иду один
Плакать о констеблях
распятых
на их кресте-
дороги. ⁵

(Мой перевод)

Гастроли футуристов положили начало Маяковскому и его роману со сценой. Это дало ему возможность экспериментировать с новыми формами и создать для себя новую личность в искусственной среде. Приняв полуироническое определение Бурлюком его как «гения», он занял позицию «поэта и пророка» и создал для себя мифологическую автобиографию. Его последующий рост как поэта и соответствующий рост в авангардных литературных кругах были стремительными; в 19В возрасте 13 лет, ему еще не исполнилось двадцати, он представил и снялся в своей стихотворной трагедии « Владимир Маяковский » в театре «Луна-парк» в Санкт-Петербурге. В первом акте фигурировали «человек без глаза», «человек без головы», «человек с двумя картонными поцелуями» и т. д., и сводился к фантастическому призыву к революции от имени хромых, хромых, и больные:

Реклама

Ты не поймешь
почему,
холодный как анонимная насмешка,
Я несу свою душу на бойню
на ужин грядущих лет.
Катится нежеланной слезой
С небритой щеки площади,
Я, наверное, последний поэт.
⁶

(Перевод Марии Энценсбергер)

Во втором акте поэт в тоге после революции принимает дары от бедняков за свои святые жертвы и собирает их слезы в чемодан, чтобы отвезти их в «темный бог бурь» на крайнем севере. В пьесе были затронуты несколько отличительных тем Маяковского: «безумие, самоубийство, борьба с Богом, экзистенциальное разоблачение человека», по словам Янгфельдта, и его исполнение было встречено шипением, освистыванием и почти полностью отрицательными отзывами.

Однако шипение и свист не остановили и не расстроили Маяковского. В течение следующих нескольких лет, в дополнение к более коротким произведениям, он написал ряд длинных стихотворений в своем театральном стиле: «Облако в штанах», «Хребет-флейта» и «Человек», а также еще одну пьесу, . Мистерия-буфф , в постановке Всеволода Мейерхольда с декорациями и костюмами Малевича. Маяковский сочинял свои стихи вслух на прогулке, любил читать их сам, производя на слушателей замечательное впечатление. В «Облаке» он драматизировал и высмеивал себя как раздвоенную личность — буйный хулиган снаружи, ранимый любовник и мученик внутри:

Нет седины в моей душе,
Нет там дедушкиной нежности!
Я сотрясаю мир силой своего голоса
И иду дальше — красавчик двадцати двух лет. ⁷

(Перевод Джорджа Риви, с адаптациями)

От этого застенчивого открытия нарастало напряжение, комедия превращалась в трагедию и снова в комедию, и он разрыдался в напряжении. моменты в его чтении. Максим Горький присутствовал на одном из первых чтений «Облака» и был так «испуган и растроган» рыданиями Маяковского, что сам расплакался. Пастернак, другой слушатель, заметил, что самоотверженные порывы рассказчика и жажда страданий напоминают ему героя Достоевского.

« The Backbone-Flute » была любовная поэма, посвященная Лили Брик, с которой его познакомила сестра Лили, Эльза (впоследствии Эльза Триоле, французская писательница) в 1915 году, когда ему было двадцать два года, и Лили двадцать четыре. Дочь богатого еврейского юриста, известная красавица и меценат, а также известная распутница, Лили была замужем за литературным критиком Осипом Бриком, но это не мешало ей. Она была умной, волевой, предприимчивой, феминисткой, которая использовала свою ярко выраженную физическую привлекательность, чтобы пробиться в мире. Она верила и настаивала на свободной любви, и Осип, видя выгоду для себя, пошел на это.

Джангфельдт представляет ее во второй главе своей книги, и она чуть не убегает с ней, отчасти потому, что она сама такой захватывающий персонаж. «Я сразу увидела, что Володя был гениальным поэтом», — цитирует ее слова Янгдфельдт в ее неопубликованной автобиографии,

, но мне он не понравился. Я не любил крикливых людей… Мне не нравилось, что он был такой большой, что люди на улице оборачивались, чтобы посмотреть на него, мне не нравилось, что он слушал собственный голос, мне не нравилось даже его имя — Маяковский — так шумный и так похожий на псевдоним, к тому же вульгарный.

Тем не менее, было почти предрешено, что у Лили будет роман с мускулистым молодым поэтом. Когда об этом рассказали, Брик якобы сказал: «Как вы могли в чем-то отказать этому человеку!» Но это было более серьезно, чем ее предыдущие связи. Маяковский был чрезвычайно настойчивым и требовательным (и ревнивым) любовником, и это отразилось в «Хребте-флейте», где чередование эйфории и отчаяния у поэта теперь вызывает его любовница:

Мне суждено стать царем.
На залитом солнцем золоте моих монет
Я прикажу своим подданным
отчеканить
твой драгоценный лик!
Но там, где
земля меркнет в тундру,
и река торгуется с северным ветром,
Я нацарапаю имя Лили на своих цепях, И во мраке каторги
Целую их снова и снова.

(Перевод Макса Хейворда и Джорджа Риви, с адаптациями)

Лили была счастлива переспать с Маяковским, но держала его в течение почти трех лет, прежде чем предложить ему переехать к ней и Осипу, аранжировка, которая то и дело продолжалась до конца его жизни. Между тем она, не теряя времени, уговорила своего протеже подстричься и выбросить желтую блузку. Она наняла дантиста, чтобы тот сделал ему новые зубы, и купила ему новую модную одежду, чтобы он стал больше походить на английского денди, чем на представителя богемы прошлого (хотя и оставался таким же диким по темпераменту).

«Облако в штанах» и « Хребет-флейта» были описаны как стихи о любви. Третье крупное произведение Маяковского « Человек » не имело такого описания или посвящения, но напоминало первые два (и его пьесу Владимир Маяковский ) тем, что по сути своей было трагедией в автобиографической форме, с поэтом как героем. На этот раз он смело взял за образец жизнь Иисуса. Поэма была разбита на части: «Рождество Маяковского», «Жизнь Маяковского», «Страсти Маяковского», «Вознесение Маяковского» и т. д., а поэт — «Христос народный», светский мученик и пророк, борющийся со злом ( в виде богатства, эксплуатации, неравенства) от имени бедных и обездоленных.

Из-за аллегорического сюжета стихотворение звучит пафосно или скучно, но богатство деталей рассказа Маяковского и сила его образности, не говоря уже о диковинных, но весьма убедительных рифмах, ошеломляли слушателей. Зал был полон известными поэтами, только что прочитавшими собственное произведение (мероприятие называлось «Встреча двух поколений поэзии»), а звездным спектаклем было чтение Маяковского. Пастернак назвал стихотворение «произведением необыкновенной глубины и возвышенного вдохновения». Андрей Белый, старейшина символизма, сидел напротив Маяковского, «как завороженный», по словам Янгфельдта. «Когда чтение кончилось, он встал, потрясенный и бледный, и заявил, что не может себе представить, как в такое время могут быть написаны стихи такой силы». После более позднего прочтения Белый снова встал и объявил Маяковского самым значительным русским поэтом после символистов. Он произвел революцию в русской поэзии как по форме, так и по содержанию, и после этого ни один серьезный писатель не мог игнорировать его влияние.

Маяковский работал чертежником в Петрограде (в качестве альтернативы призыву на Первую мировую войну), когда разразилась Октябрьская революция, и у него было место у ринга. Казалось, она оправдала все его надежды, в том числе смысл его недавно поставленной драмы « Mystery-Bouffe », шумной пародии на традиционную детективную пьесу, повествующую о борьбе между двумя группами: «нечистым» рабочим классом и «чистой» верхушкой. класса, что заканчивается победой «нечистых» и созданием рабочего рая на земле. Маяковский и его товарищи-футуристы считали себя естественными союзниками революционеров. Они уже представляли себе, как должно выглядеть будущее общество; теперь большевики претворят это видение в жизнь.

Маяковский вступил в спонсируемый государством союз писателей и два полных года занимался дизайном плакатов и написанием агитационных материалов для РОСТА — Российского телеграфного агентства. Он писал политические стихи, детские стихи и рекламные песенки для новых советских кооперативов, пришедших на смену бизнесу. Он также написал сценарии и снялся в трех новаторских фильмах с Лили Брик и вообразил, что однажды станет звездным режиссером и исполнителем. По словам Янгфельдта, фильмы продемонстрировали оригинальность и талант, и с такими друзьями, как Сергей Эйзенштейн и Дзига Вертов, Маяковский мог бы пойти дальше, но в конце концов он выбрал литературу.

Силой воли Маяковский превратился в самопровозглашенного поэта-лауреата Революции, хотя это никогда не было удобным. В своей «Оде революции », «Левом марше » и бесчисленных подобных произведениях он воспевал большевиков и призывал их вперед к победе, а в своей длинной эпической поэме « 150 000 000 » (тогдашнее население Советского Союза) отмечал поражение красных белых в Гражданской войне в России. Ленин, однако, не был впечатлен. Стихотворение было «бред, глупость, двойная глупость и претенциозность!» — сказал он своим коллегам и сказал, что наркома просвещения (и друга Маяковского) Анатолия Луначарского надо «выпороть» за то, что он позволил это напечатать. После возрождения Мистери-буфф к празднованию второй годовщины Революции, спектакль был раскритикован критиками, а «Правда » опубликовала издевательский заголовок «Довольно этого Маяковского». Вскоре после этого был издан декрет, объявлявший футуризм «абсурдным» и «извращенным».

Маяковский проигнорировал эти трудности и в 1924 году прославил человека, который его разнес, в длинной эпопее Ленина , марксистской истории мира до ленинских времен. Третья патриотическая эпопея, Good , изданный в 1927 году, стал еще одним панегириком Советскому государству по случаю десятой годовщины революции. К настоящему времени он преодолел своих критиков и с удовлетворением увидел, что его просоветские стихи изданы миллионными тиражами. К счастью, в его политической работе было несколько исключений, таких как «Необычайное приключение, случившееся с Владимиром Маяковским на его даче», восхитительный рассказ о солнце, спускающемся с неба, чтобы поговорить с ним, и еще два любовных стихотворения к Лили. один длинный, Об этом , ⁸ и один короткий — «Я люблю», написанный в 1923 году после того, как Лили предприняла первую решительную попытку положить конец их роману:

Вы пришли
    взглянув
высота
    увидел мальчика просто
быстро
    взял его сердце
пошел к
    поиграл с ним
как с резиновым мячиком.
    Все остальные,
облажавшиеся девицы,
    думали, что это
чудо.
    «Любишь этого парня?
Черт, да он ее проглотит.
Она, должно быть, какая-нибудь укротительница из
Цирка или зоопарка.

(Перевод Джека Хиршмана и Виктора Эрлиха, с адаптациями)

Благодаря своей популярности Маяковский теперь вел относительно непринужденную жизнь и получил больше свободы, чем большинство других писателей. Он стал культурным послом нового государства, побывал в Париже, Берлине и других городах Западной Европы, а в 1925 году пересек Атлантический океан в Америку со своим первым и единственным визитом. Он восхищался «суровым расположением болтов и стали» в поэме о Бруклинском мосту и приветствовал «футуризм обнаженной технологии», как выразился в своей последующей книге 9.0150 Мое открытие Америки . Но он заявил, что его напугал вид вышедшей из-под контроля техники, и выдал обычные советские клише об американском одиночестве и бессердечии капитализма. У одинокого поэта был молниеносный роман с интеллигентной и привлекательной молодой русской эмигранткой Елизаветой («Элли») Джонс, которая выступала его неофициальной переводчицей в Нью-Йорке. Девять месяцев спустя она родила ему дочь Хелен Патрисию, с которой он смог встретиться лишь однажды, когда пару лет спустя Элли привезла ее в Ниццу. ⁹

Вернувшись в Москву, Маяковский достиг дна такими стихами, как «Еду домой», гимном диктатуре пролетариата с просьбой, чтобы Сталин «командовал» «творчеством поэта», а через несколько месяцев « Сергею Есенину» (единственный поэт, соперничавший с Маяковским по популярности в начале 1920-х годов), обвиняя поэта-крестьянина в пессимизме и неполиткорректности за то, что он покончил с собой. Маяковский становился «газетным поэтом», как он сам признавал, подавляя истинные эмоции ради фальшивых эмоций и пропаганды, рушилась и его личная жизнь. Именно после посещения Элли и их маленькой дочери в Ницце и размышлений о хаосе, который он устроил, Маяковский приступил к своему яростному роману с Татьяной Яковлевой в Париже. Когда она отклонила его предложение, он пообещал вернуться и попробовать еще раз в октябре, но правительство впервые отказало ему в визе. Вскоре после этого, при поддержке ревнивой Лили, он закрутил роман с Вероникой Полонской.

Маяковский был окружен по всем фронтам. Побежденный в любви, он был вынужден столкнуться с ценой своей безоговорочной поддержки Революции. В одном из своих стихотворений «Письмо из Парижа товарищу Кострову о природе любви» Маяковский драматизировал конфликт между политикой и личными эмоциями, переживаемый им большую часть жизни. В другом стихотворении «Во весь голос», навеянном эпитафией Пушкина самому себе, Exegi Monumentum , , написанной чуть менее ста лет назад, он признается, сколько насилия он применил к своему творчеству:

Пропаганда
        втыкается
               моё горло тоже,
Я бы предпочёл 1         прибыльный,
                            
Но я
        надел
                самого себя,
наступил
        на горло
                собственной песни.