Битва экстрасенсов 24 сезон (ТНТ, 2023) дата выхода всех серий
Высокие рейтинги обеспечивают телешоу дальнейшее продолжение, поэтому поклонники могут рассчитывать на продление популярного проекта. По предварительным данным, дата выхода 24 сезона «Битва экстрасенсов» в России на телеканале ТНТ случится 9 сентября 2024 года. В настоящий момент двадцать четвертый сезон шоу пока официально не анонсировали, но зрители не сомневаются в успехе задуманного предприятия. Вряд ли канал попрощается с заведомо успешной и рейтинговой передачей.
Расписание выпусков и трейлер смотрите ниже.
Сюжет
Мистическое шоу о людях с паранормальными способностями продолжает оставаться одной из самых актуальных работ в настоящий момент. Напомним, программа основана на британском проекте, стартовавшем на экранах в 2006 году. В отличие от своего подражателя английская версия продержалась в эфире всего одну часть.
Тем временем российские зрители интересуются датой выхода новых серий на ТНТ «Битва экстрасенсов» 24 сезон.
Кажется, отечественная публика ценит программы о сверхъестественных способностях гораздо больше зарубежной аудитории.
Ориентировочно, предстоящая часть будет выстроена в привычной для нас схеме: главными героями программы станут люди с необычными способностями. Участники будут бороться за победу в шоу, выполняя сложные задания. Традиционно магам и колдунам предстоит пройти испытание ширмой и узнать, что за ней скрывается. Далее героев ожидает задание, в котором необходимо найти человека в багажнике. В третьем испытании людей с необычным даром ждет встреча с мистером Икс. На эту роль авторы приглашают самых неожиданных гостей, начиная от Ирины Понаровской и заканчивая Настасьей Самбурской.
На шоу присутствуют строгие судьи, отвечающие за скепсис и логику. До последнего времени членами жюри выступали братья Сафроновы. Но после скандала, разыгравшегося вокруг Сергея Сафронова, место иллюзиониста занял его коллега Илья Ларионов. Сегодня новостей о том, будет ли показ 24 сезона «Битва экстрасенсов» нет, но это вопрос времени, поскольку такие рейтинговые проекты обречены на очень длительное существование.
Смотрите также, выход: Беременна в 16 7 сезон.
Самые интересные моменты
- В конце 2020 года экстрасенсорный психолог и бывшая героиня мистического телешоу обвинила одного из судей в денежном вымогательстве. Алина Вердиш разоблачила Сергея Сафронова на своем YouTube-канале. Сообщив, что он не стесняется требовать деньги от участников за небольшую помощь. В ходе поднявшейся шумихи виновника скандала быстро заменили Ильей Ларионовым. Несмотря на то, что осрамленный судья опровергал выдвинутые факты и назвал их сфабрикованными. Напомним, что нового члена жюри большинство зрителей помнят по детской передаче «Школа волшебства».
- Двадцать третья часть мистической передачи стартовала на экранах в сентябре 2022 года, поэтому теперь зрители ждут новостей о том, когда выйдет шоу «Битва экстрасенсов» 24 сезон.
- Долгое время программу вел Михаил Пореченков. Который ушел из проекта, когда узнал о нечестных махинациях авторов. По признанию актера, все показанное в кадре является «чистым враньем».
Когда Пореченков узнал о подсказках, которые дают некоторым героям за большие деньги, он немедленно покинул проект. Долгое время Михаил молчал, но в итоге рассказал аудитории суровую правду. Место ведущего занял Марат Башаров, который верит в то, что вокруг нас происходят необычные вещи, однако не скрывает, что повидал во время съемок немало шарлатанов.
Когда Пореченков узнал о подсказках, которые дают некоторым героям за большие деньги, он немедленно покинул проект. Долгое время Михаил молчал, но в итоге рассказал аудитории суровую правду. Место ведущего занял Марат Башаров, который верит в то, что вокруг нас происходят необычные вещи, однако не скрывает, что повидал во время съемок немало шарлатанов.«Битва экстрасенсов» 24 сезон — точная дата выхода шоу и серий:
| Название шоу: | Битва экстрасенсов 24 сезон |
|---|---|
| Дата выхода: | 09.09.2023 |
| Количество серий: | 18 |
| Канал: | ТНТ |
| Жанр: | Телешоу, Ужасы, Детектив |
| 1 серия | 9 сентября 2023 |
| 2 серия | 16 сентября 2023 |
| 3 серия | 23 сентября 2023 |
| 4 серия | 30 сентября 2023 |
| 5 серия | 7 октября 2023 |
| 6 серия | 14 октября 2023 |
| 7 серия | 21 октября 2023 |
| 8 серия | 28 октября 2023 |
| 9 серия | 4 ноября 2023 |
| 10 серия | 11 ноября 2023 |
| 11 серия |
Внимание! В дате выхода новых серий «Битва экстрасенсов» 24 сезона возможны изменения или уточнения.
Чтобы их не пропустить, рекомендуем добавить наш сайт в закладки.
Узнайте у нас, когда появится: Звезды в Африке 4 сезон.
Трейлер шоу «Битва экстрасенсов» 24 сезон
К сожалению, трейлера пока нет. Когда выйдет у телешоу «Битва экстрасенсов» 24 сезон официальный трейлер, мы обязательно его добавим.
Поделиться с друзьями:
Твитнуть
Поделиться
Поделиться
Отправить
Класснуть
Как стать героем «Битвы экстрасенсов» — Реклама
Испытания создатели держат в строжайшем секрете: экстрасенсы не должны узнать заранее, что для них готовят. Но сюрпризов впереди будет много. Как стать героем шоу, рассказать свою историю и получить ответы на волнующие вопросы от участников нового сезона, расскажет продюсер «Битвы экстрасенсов» Мария Шайкевич.
Бывало ли такое, что члены съемочной группы, их друзья, родственники обращались за помощью к экстрасенсам? Или это не принято?
Съемочная группа не обращается к экстрасенсам за помощью, потому что, к счастью, ни у кого такой нужды нет. У нас все и так хорошо — видимо, лучшие эзотерические силы страны автоматически нас защищают. А может, мы так много работаем, что времени на беды, несчастья и хождения по экстрасенсам у нас просто нет.
Друзья друзей, конечно же, заваливают нас просьбами дать телефон того или иного экстрасенса. И куча звезд обращается к ним за кадром. Был случай, когда одна очень известная актриса была отчего-то уверена, что наш участник сглазил ее прямо с экрана телевизора. О чем она ему и заявила при первой же встрече: сними порчу, которую ты на меня навел. Ну, вроде бы все закончилось нормально: порчу, как оказалось, никто не наводил, и у актрисы все в порядке.
Самое обидное — это когда мы предлагаем известным людям принять участие в испытании, а они отказываются: все боятся афишировать свою личную жизнь в эфире, опасаясь, что вылезут скелеты в шкафу.
Причины отказа самые разные: от «религия не позволяет» до честного «я боюсь». А вот без камер те же самые люди ходят к нашим же экстрасенсам. И это не только люди шоу-бизнеса. Это и политики, и чиновники, и следователи из полиции.
Случалось ли такое, что ни один экстрасенс не смог пройти испытание? Ставили ли вы такое испытание в эфир или снимали новое?
Один раз за всю историю проекта такое было: примерно в 4-м или 5-м сезоне, уже не помню. Нужно было правильно расставить хозяев рядом с их собаками. И хотя нам казалось, что задание очень простое и все хозяева — правда! — были неуловимо чем-то похожи на своих питомцев, никто из ясновидящих не справился. Видимо, действительно они ищут вопреки здравому смыслу, а только по своему шестому чувству, которое здесь не помогло. Мы не поставили это в эфир не потому, что нам стало стыдно за экстрасенсов, а лишь потому, что на это дико скучно было смотреть.
Зато два раза было наоборот: мы снимали с эфира очень интересные испытания с потрясающими результатами из-за того, что их герои (то есть люди, которые на себе проверяли способности экстрасенсов) просто умоляли нас не показывать то, что сказали экстрасенсы.
Во время съемки всплыли вещи, которых они не хотели слышать, и вообще все обернулось не так, как они ожидали.
Нам вообще приходится непросто: слишком щепетильные темы затрагивают экстрасенсы. Часто после съемок люди просят: «Не показывайте то, не говорите это». Фактически половину снятого материала мы просто не можем показывать по этическим соображениям. Самые интересные моменты, где во время съемки люди подтверждали каждое слово экстрасенса, потом просят убрать, ссылаясь на то, что это «слишком личное» или ранит кого-то из близких. Поэтому в закадровом тексте нашей программы самый избитый штамп: «Мы не можем вам показывать то, что происходило дальше». Это идиотизм, конечно, снимать и не показывать. Но мы не имеем морального права раскрывать чужие тайны.
Бывало ли такое, что местные жители в месте, где проходили съемки, пытались прогнать экстрасенсов? Не пускали их в свою деревню, село? Что делаете в таких случаях?
У нас, наоборот, проблема с тем, что, куда бы мы ни приехали, везде собирается толпа и осаждает экстрасенсов с личными вопросами.
Один раз приезжаем в город Чехов снимать секретное испытание. Экстрасенсы не в курсе, зачем их сюда привезли; а повсюду висят объявления: «Съемочная группа «Битвы» у нас в гостях, приходите!» Мы в шоке: оказывается, кто-то из родных погибшей там девочки проговорился соседям о съемке, и информация поползла по округе. А директор ресторана, в котором мы мариновали ожидающих испытание экстрасенсов без телефонов и средств связи, просто подошел к ним со словами: «Я знаю, зачем вы тут. Вы по поводу ДТП…» К счастью, суть испытания была найти то самое место аварии, а об этом директор не успел рассказать участникам, так что эксперимент остался чистым.
Вы получаете тысячи писем от людей, которые просят помощи у экстрасенсов. Как вы отбираете те истории, на основе которых потом делаете задания для участников? Кого предпочитаете видеть героями шоу «Битва экстрасенсов»?
Мы читаем все письма, которые приходят к нам на адрес [email protected]. Выбираем мы, разумеется, наиболее интересные.
Не такие, где одна строчка «Помогите, у меня проблема» (представьте себе, сколько таких сообщений в день), а те, после прочтения которых уснуть не можешь и потом еще три дня думаешь только об этой истории.
Очень часто для испытания нам нужен предмет, личная вещь, место события — то есть все, что может помочь экстрасенсам. Но бывает и такое, что история человека настолько увлекла нас и мы уже так сопереживаем ему, что придумываем задание уже под него.
В одном из интервью вы сказали, что очень радеете за шоу, делаете его с горящими глазами, с большим интересом. Но не бывает ли вам иногда страшно? Не сбегают ли операторы со съемок во время испытаний? Не увольняются ли осветители в середине очередного сезона? Не бывает такого, что вера в потустороннее пересиливает скептицизм?
Все, кто мог, уже давно разбежались. У нас остались самые стойкие и преданные сотрудники. Любимые наши операторы, звуковики, режиссеры, редакторы и продюсеры — это те, кто был с нами всегда.
А даже если и уходил, то возвращался назад со словами: «Битва» не отпускает». А наш шеф-редактор Наташа и вовсе в свое время постучала к нам в дверь со словами: «Я хочу делать только эту программу, больше никакую на ТВ». В ее глазах было столько решимости, что было ясно: эту прекрасную девушку не испугаешь. Как бы ни было нам всем порой страшно, любопытство и желание увидеть чудо пересиливает страх. Может, это мистическая воронка?
16-й сезон «Битвы экстрасенсов» каждую субботу в 20.00 на ТНТ!
По материалам ТНТ г.Иркутск
Давайте начнем поток психического исцеления
Обращение Стивена Т. БАНКО III
Доставлено на Выставку ветеранов, Ютика, штат Нью-Йорк, 14 октября 2009 г. и как минимум еще две женщины. Но все, что я знаю о войне и все, что я слышал о мире, давно уже отреклось от таких романтических иллюзий. Я не знаю, смогу ли я когда-нибудь понять, а тем более справиться с женщинами, и я не очень хорошо справился со своей единственной войной.
Когда-то я думал, что это сделало меня менее мужчиной, будучи травмированным чем-то, что, как нам всем говорили, было своего рода обрядом перехода от юности к зрелости. Я никогда не слышал, чтобы мой отец или его брат говорили о том, что они были подавлены Второй мировой войной, а его брат летал на бомбардировщиках над Германией. Они выжили и не жаловались, поэтому я подумал, что со мной что-то не так. Я боялся, что мы были «наименее» солдатским поколением: мы жаловались слишком часто и слишком громко и тем самым обесценивали нашу службу; мы затуманили нашу жертву и погрязли в наших страданиях.
Мне, конечно, помогли. Наше собственное поколение — если они вообще о нас думали — считало ветеранов Вьетнама лохами. Поколение наших отцов считало нас неудачниками из-за того, что мы не смогли победить кучку разношерстных рисоводов. И я? Я не знал, что думать. Мне было больно. Я был сбит с толку. И тот парень, который пронес меня через самые ужасные времена моей жизни, теперь был чужим для меня и для окружающих.
Это было всего лишь мгновение ока от жестокой воскресной ночи, когда я убил человека из засады, до дезориентированной пятничной ночи дома, среди тех, кого я оставил, когда ушел на войну.
Все кончено, говорили мне. Все кончено. Просто забудь об этом.
В реальном времени они, конечно, были правы. Но моя реальность была где-то между тем, что я оставил, и тем, от чего я не мог полностью уйти. Моя война действительно закончилась — и снова, и снова, и снова в моем сознании, воспроизводя бесконечную петлю — тот же жар, та же боль, тот же ужас… всегда заканчивался тем, что я был жив, а многие мои друзья мертвы.
Мне не потребовалось много времени, чтобы понять, что выжить в бою почти так же плохо, как и не выжить.
Так почему нашему правительству понадобилось так много времени, чтобы понять это? Почему психиатрии потребовалось так много времени? Почему наши отцы не говорили нам неприглядной, непреложной правды о войне: никто никогда не возвращается таким же, как ушел?
Первобытные общества знали это.
У них не было ни доктора Филса, ни Санджая Гуптаса, ни множества поп-психологов, которые замучили бы проблему до смерти. Но у них был опыт. Они знали, что война делает с душой и разумом так же, как и с телом. Вернитесь в древность. Вернитесь к Вергилию и его классу «Энеида». В Книге II Энеида признает:
‘Во мне нет нечестивых святынь, чтобы нести, — Красный, как я, от бойни, только что с войны, — Пока в каком-то живом потоке я не смою вину — От ужасных споров и крови в битвах
Эней знает, что он убивал и грабил. Он знает, что оскорбил богов. Его выживание не оправдывает этого. Его дело не может оправдать это. Он знает, что должен искупить свое боевое поведение и не может даже прикоснуться к заветным вещам своей жизни, пока не найдет тот живой поток, в котором он сможет очистить свою вину.
Почему никто не сказал нам то, что знали древние? Почему нам не сказали о вине страшных споров и пролитой в бою крови? Почему они не помогли нам найти живой поток очищения?
Спустя столетия после Вергилия, но с тем же оттенком правды, Редьярд Киплинг написал о смерти своего сына в Первой мировой войне:
«Когда они спросят, почему мы умерли,
Скажи им, потому что наши отцы лгали».
Поколение Киплинга лгало, рекламируя грандиозную романтику войны. Трудно оглянуться назад на ужас траншей, горчичного газа и слепых бросков в пулеметные гнезда и подумать о чем-то романтическом. Наши отцы лгали по недосмотру, что позволило нам поверить, что наша война была такой же, как и их война; что наше дело было таким же праведным, как и их дело; и, прежде всего, позволяет нам поверить, что благодарный народ позаботится о нас в нашей боли, наших страданиях и наших потерях.
Мое поколение солгало в нашем молчании, пока новое поколение воинов шло в бой. Нам не удалось передать свой опыт. Мы не делились своими знаниями. Мы совершили грех наших отцов — молча согласились с необходимостью войны. Поступая так, мы проигнорировали уроки нашего собственного боевого выживания и, таким образом, неадекватно подготовили новое поколение выживших к пониманию, признанию и встрече с неизменной, неизменной истиной, что мы возвращаемся с войны другими, чем мы ушли. Вместо того, чтобы готовить наши войска к этой реальности, мы накачиваем их философией «армия одного».
Мы прививаем им воинскую культуру немногих и гордых. Мы призываем их бросить вызов самим себе, чтобы пройти испытание честью, которым, как мы называем, является война. Даже когда наши военные побеждают в физической подготовке войск к войне, им не удается подготовиться к психологическому принятию последствий.
Солдаты, погрязшие в воинской этике и оклеенные нашей национальной верой в силу, садятся в бой, совершенно не подозревая, что радость от безрезультатного выстрела однажды сменится психическим повреждением, глубоко запечатлевшимся в их мозгу.
Конечно, отсутствие подготовки к социальной ассимиляции тормозит процесс ассимиляции, и в этом многие из нас разделяют разную степень ответственности. Но в основе проблемы лежит уродливая реальность, заключающаяся в том, что бои и боевые действия меняют нас таким образом, который человек никогда не мог себе представить, и с чем не справляются те, кому доверена наша забота.
Эней знал то, чего мы не в силах признать: травма войны меняет человека настолько сильно, что легкое возвращение к гражданской жизни является исключением из послевоенных правил.
В 1918 году американцы напевали песню, в которой спрашивалось: «Как ты собираешься держать их на ферме после того, как они увидели Пари?» Эта песня говорила о некоторых способах, которыми изменятся мальчики-болванчики, вернувшиеся с Первой мировой войны. Я считаю, что это был мягкий способ сказать близким, чтобы они не ожидали, что их возвращающиеся солдаты будут теми же людьми, которые ушли.
Менее деликатным способом было бы изменить текст, чтобы задать вопрос, как нам сохранить наших солдат в здравом уме после того, как они стали свидетелями ужаса. Мое поколение отправилось на войну в традициях кинематографической героики Джона Уэйна. Но я не помню, чтобы видел сержанта. Солдаты «Страйкера» превратились в красный туман артиллерийским снарядом с минами-ловушками. Я никогда не видел ни одного из людей Страйкера без половины лица после ранения в щеку. Я никогда не видел киномедика, засунувшего руки в кишечник человека, пытающегося остановить кровотечение. Я никогда не видел травматически ампутированных конечностей, разбросанных по полям битвы, и я никогда не слышал воплей умирающего солдата, зовущего свою мать, когда его жизнь утекала в гнилую землю страны за полмира отсюда.
Но мы все видели это или его версии. Мы все испытали это разрушающее разум, оцепенение чувств, вызывающее тошноту отвращение к реальности войны. Мне не нужно было быть в Багдаде или на Бора-Бора, чтобы знать это, больше, чем мне нужно было быть в Геттисберге или на Иводзиме. Я знаю это, потому что знаю войну, а на войне меняется только география. Война жестока. Он уродлив и воняет зловонием, которое невозможно очистить. Истина в последней инстанции состоит в том, что война — это сюрреалистическая каторжная колония для молодых патриотов реального мира, которые должны расплачиваться за правдоподобные мифы о национальных беспорядках и частном предпринимательстве. Итак, если вы видели, как люди умирали в Гастингсе в 1066 году или убивали Конга в Железном треугольнике в 1966 мы все являемся частью одного и того же братства боевых измененных духов.
Другим аспектом выживания в бою, препятствующим путешествию выжившего из прошлого в настоящее, является убийство. Я был воспитан католиком, и из великих запретов, выраженных в Десяти
заповедях, самым великим был запрет на убийство.
Я мог найти обходные пути для большинства Заповедей, но убийство выделялось тем, что оно практически неизменно. Я провел жизнь в своей вере и до сих пор преданно ее практикую, поэтому, отправляясь на войну, я делал это с наивной верой, что мне не придется нарушать эту величайшую из заповедей. Так что, когда я это сделал… когда я застрелил врага из засады и лишил его жизни… я также лишил себя частичку своей. Я пересек черту, от которой я знал, что возврата не будет. Я стал кем-то другим и никогда больше не был тем, кем был. Я был не только готов к наказанию, но почти жаждал его; жаждущий искупления, которое искупит мою вину за нарушение самой нерушимой заповеди иудео-христианской этики. Вместо этого я был вознагражден. Поистине, Вольтер был прав, когда напоминал нам, что всех людей наказывают за убийство, разве что в большом количестве и под звуки труб. Подумайте о ментальном мастере микса, который смешивает все эти противоречивые убеждения в некую аморальную пасту: он стоит над телом врага и пытается собрать в себе гордость, которую, по словам ваших товарищей, вы должны чувствовать… стоит над мертвым другом и испытывает облегчение от того, что это не вы умер …
Но ни медалей, ни наград, сколько бы одобрения ни заслужила моя способность убивать, я не мог оторваться от мысли, что убивать неправильно, что я был не прав.
Инстинкт самосохранения был силен и становился сильнее по мере того, как я продвигался вперед, но он стал причиной отношений любви-ненависти, которые я испытываю к своей стране по сей день: любить ее такой, какой она была и должна снова быть в мире, но ненавидеть это за то, что он заставил меня делать и терпеть во имя его. Еще долго после того, как моя война со стрельбой закончилась, битва с моей совестью продолжалась. Я пришел к выводу, что это сражение является общим для боевого опыта и основной причиной того, что боевой солдат возвращается другим человеком.
Мы возвращаемся домой с боя и боремся с множеством проблем: отношениями, финансами, романтикой, работой… но самый большой конфликт — внутренний. Мы приходим домой и живем в знакомой обстановке со знакомыми людьми, но гораздо труднее найти знакомую версию самих себя. Мы уходим от одного человека, но возвращаемся другим, а другой часто оказывается не тем, кем мы хотим быть. Убийство и почти смерть сделают это. Тела, избитые и изломанные пулями, бомбами и минами-ловушками, сделают это.
Насилие и кровопролитие тоже будут.
Эней знал это. Эней знал, что ему нужно очиститься. Он знал, что ему нужен живой поток, чтобы снова сделать его человеком. Но он был не единственным. Знали это и американские индейцы — те, кого мы называли первобытными дикарями. Они были достаточно умны, чтобы знать, что воины возвращаются из боя поврежденными телом и духом. Тела исцеляют себя. Духам нужна работа.
Итак, племена отправили вернувшихся воинов в отдаленные от племени убежища. Они отправили их разгрузиться, очиститься от вины, исцелить свой дух. В современном обществе мы слишком мало поручаем заботиться о слишком многих и слишком долго делаем это. Остается встроенное предубеждение против тех, кто ищет помощи для поврежденных духов, считая их слабыми или изнеженными, поэтому мы склонны к телесным ранам, но мы мало говорим о ранах духовных. Наша вера в правильность нашего причинного обоснования и отказ понять конфликт между коллективным национальным сознанием и индивидуальными нравами увеличивают шансы на любое быстрое или полное возвращение к нормальной жизни.
Пока солдат сражается на бивуаке своего частного первоклассного мира, общество провозглашает боевую службу добродетелью. Дихотомия может быть разрушительной. Ветеран обнаруживает, что он не может быть тем, кем он был, не может соединиться с тем, кто он есть, и со временем становится неспособным больше быть неспособным.
И трагедия этой истории в том, что все это не ново. Древние знали, к чему может привести стресс смертельного боя. Они понимали чувство вины за выживание не хуже других. Они знали, что исцеление духа и очищение от вины являются неотъемлемой частью выздоровления. Они знали это и обращались к этому задолго до того, как это сделали мы в современном обществе. То, что они признали, остается нам сделать и усовершенствовать. Было бы замечательно поверить, что у нас есть воля и готовность сделать войну устаревшей, но я не настолько наивен. Поэтому вместо этого мы должны сделать живой поток психического исцеления неотъемлемой частью нашего понимания войны. Время — не единственная мера пройденного нами расстояния с тех пор, как римский поэт Гораций написал: «dulce est decorum est pro patria morti».
(Сладостно и подобающе умереть за свою страну.) Мы гораздо ближе к чувствам, выраженным Эрнестом Хемингуэем, писавшим о Второй мировой войне:
«В старину писали, что умереть за родину сладко и подобает. В современной войне нет ничего сладкого и уместного. Ты умрешь, как собака, без веской причины».
Я предоставляю другим решать причины, по которым умирают наши солдаты, и я не собираюсь судить о достоинствах их смерти. Я приветствую служение и смиряюсь жертвой.
Моя миссия сегодня состояла в том, чтобы начать поиск наших живых потоков, для тех из нас, чья жизнь является свидетельством последствий войны, и для тех, кто до сих пор борется с необходимостью исцелять, очищать и получать облегчение. вины.
Я надеюсь, то, что я сказал сегодня утром, поможет всем нам — ветеранам, опекунам, близким и медицинским работникам — добраться до этого ручья.
Были ли у солдат гражданской войны посттравматические стрессовые расстройства? | История
Раненые солдаты выше были сфотографированы в госпитале во Фредериксбурге, штат Вирджиния, между 1861 и 1865 годами.
Библиотека Конгресса, отдел эстампов и фотографийЛетом 1862 года Джон Хильдт потерял конечность. Потом он потерял рассудок.
25-летний капрал из Мичигана впервые принял участие в Семидневной битве в Вирджинии, где был ранен в правую руку. Врачи ампутировали его сломанную конечность близко к плечу, вызвав сильное кровотечение. Хильдт пережил свое физическое ранение, но был переведен в Государственную больницу для душевнобольных в Вашингтоне, округ Колумбия, страдая от «острой мании».
Хильдт, рабочий, который быстро поднялся по служебной лестнице, ранее не имел психических заболеваний, и его братья и сестры написали в приют, выражая удивление, что «его разум не может быть восстановлен в исходное состояние». Но прошли месяцы, а затем и годы, а улучшения не было. Хильдт оставался замкнутым, апатичным и временами настолько «взволнованным и взволнованным», что бил других пациентов в приюте. В конце концов он умер там в 1911 — жертва войны, на которую он пошел добровольцем полвека назад.
Гражданская война убила и ранила более миллиона американцев, примерно треть всех тех, кто служил. Однако этот мрачный счет не включает психические раны конфликта. Военные и медицинские чиновники в 1860-х годах плохо представляли себе, как война может ранить не только тела, но и разум. Психические заболевания также были источником стыда, особенно для солдат, воспитанных на викторианских представлениях о мужественности и мужестве. По большей части истории таких ветеранов, как Хильдт, томились в архивах и файлах приютов более века, и историки, и потомки пренебрегали ими.
Эта завеса теперь драматическим образом приподнимается на фоне растущей осведомленности о таких состояниях, как посттравматическое стрессовое расстройство. Год назад Национальный музей медицины гражданской войны организовал свою первую выставку, посвященную психическому здоровью, включая экспозиции посттравматического стрессового расстройства и самоубийств в 1860-х годах. Историки и клиницисты просматривают дневники, письма, больничные и пенсионные файлы и укладывают Билли Янка и Джонни Реба на кушетку, как никогда раньше.
К ним присоединились специалисты по генеалогии, которые заново открывают для себя забытых предков и посещают их могилы на кладбищах приютов.
Однако подсчет этих жертв и диагностика их недугов сопряжены со значительными трудностями. Гражданская война произошла в эпоху, когда еще не существовало современных психиатрических терминов и понимания. Считалось, что мужчины, которые проявляли то, что сегодня назвали бы тревогой, связанной с войной, имели изъяны характера или лежащие в их основе физические проблемы.
Кроме того, хотя все войны оставляют шрамы, обстоятельства каждой из них могут ранить психику по-разному. Беспощадная окопная война и артиллерийские обстрелы Первой мировой войны породили «контузию», а также «газовую истерию» — панику, вызванную страхом перед атаками с отравляющими газами. Длительные кампании в более поздних конфликтах привели к осознанию того, что у всех солдат есть предел прочности, вызывающий «боевую усталость» и «синдром старого сержанта». Во Вьетнаме грань между гражданскими лицами и комбатантами стиралась, процветала наркомания, а ветераны возвращались домой к зачастую враждебно настроенной публике. В Ираке и Афганистане самодельные взрывные устройства подвергают солдат и вспомогательный персонал постоянной опасности смерти, расчленения и черепно-мозговых травм вдали от фронта.
Бои Гражданской войны, для сравнения, были сосредоточенными и личными, показывая крупномасштабные сражения, в которых пули, а не бомбы или ракеты стали причиной более 90 процентов бойни. Большинство войск сражались в пешем строю, маршируя плотным строем и стреляя с относительно близкого расстояния, как это было во времена Наполеона. Но к 1860-м годам у них появились новые точные и смертоносные винтовки, а также улучшенные пушки. В результате отряды часто массово уничтожались, заливая выживших кровью, мозгами и частями тел своих товарищей.
Раненые, выжившие в бою, подверглись досовременной медицине, в том числе десяткам тысяч ампутаций нестерильными инструментами.
Вопреки стереотипу, солдаты не так часто кусали пули, как врачи отпиливали им руки и ноги. Опиаты были широко доступны и щедро раздавались при боли и других недугах, вызывая еще одну проблему: наркоманию.
Пули и снаряды были не единственной и не самой большой угрозой для солдат Гражданской войны. Болезни убили в два раза больше людей, чем боевые действия. Во время длительных перегонов в переполненных и антисанитарных лагерях людей преследовала перспектива мучительной и бесславной смерти вдали от поля боя; диарея была среди наиболее распространенных убийц.
Хотя географически они были менее удалены от дома, чем солдаты, участвовавшие в зарубежных войнах, большинство военнослужащих Гражданской войны были фермерскими мальчиками в возрасте от 20 до 20 лет, которые редко, если вообще когда-либо, уезжали далеко от семьи и знакомого окружения. Призыв обычно длился три года, и, в отличие от сегодняшнего дня, солдаты не могли звонить или общаться по скайпу с близкими.
Эти условия способствовали тому, что врачи времен Гражданской войны называли «ностальгией», многовековым термином для обозначения отчаяния и тоски по дому, настолько сильным, что солдаты становились вялыми и истощенными, а иногда и умирали.
Военные и медицинские чиновники признавали ностальгию серьезной «лагерной болезнью», но обычно винили в ней «безволие», «моральную распущенность» и бездействие в лагере. Немногие пострадавшие были уволены или отправлены в отпуск, и рекомендуемым лечением было обучение и пристыжение «ностальгирующих» солдат или, еще лучше, «возбуждение от активной кампании», то есть боя.
В конце войны эмоциональные потери возвращающихся солдат часто усугублялись физическими ранениями и затяжными заболеваниями, такими как ревматизм, малярия и хроническая диарея. Хотя невозможно сосчитать эти страдания, историк Лесли Гордон проследил за солдатами одного подразделения, 16-го коннектикутского полка, от дома до войны и обратно и обнаружил, что «война была очень длинной и разрушительной».
Солдаты 16-го полка только что были собраны в 1862 году и почти не обучены, когда им приказали вступить в битву при Антиетаме, в самый кровавый день сражения в истории США. Необученные новобранцы бросились прямо под перекрестный огонь Конфедерации, а затем сломались и побежали, потеряв 25 процентов в течение нескольких минут.
В более поздней битве почти все солдаты 16-го были схвачены и отправлены в печально известную тюрьму Конфедерации в Андерсонвилле, где треть из них умерла от болезней, холода и голода. Вернувшись домой, многие из выживших стали инвалидами, эмоционально оцепенели или оскорбляли семью. Альфреда Эйвери, травмированного в Антиетаме, описывали как «более или менее иррационального на всю жизнь». Уильям Хэнкок, ушедший на войну «сильным молодым человеком», как писала его сестра, вернулся таким «сломанным телом и разумом», что не знал своего имени. Уоллес Вудфорд ворочался во сне, и ему снилось, что он все еще ищет еду в Андерсонвилле. Он умер в возрасте 22 лет и был похоронен под надгробием, на котором написано: «8 месяцев страдалец в тюрьме повстанцев; Он пришел домой, чтобы умереть».
Другие жили годами, пока не покончили с собой или не попали в психиатрическую лечебницу. Гордона также поразило, как часто ветераны 16-го возвращались в своих дневниках и письмах к двойным ужасам Антиетама и Андерсонвилля.
«Их преследует то, что произошло, до конца их жизни», — говорит она.
Новая книга Гордона о 16-м, Разбитый полк, — лишь одно из многих недавних исследований, которые подчеркивают потери солдат в войне. В другом, Living Hell: The Dark Side of the Civil War, 9Историк 0078 Майкл Адамс заявляет на первой странице, что его книга описывает «порочный характер боя, ужасное нанесение физических и психических ран, страдания солдат, живущих среди трупов, грязи и мух».
Не все ученые приветствуют эту тенденцию, которая включает в себя новые исследования по таким темам, как изнасилования, пытки и зверства партизан. «Все эти темные элементы описывают маргиналы, а не основное направление Гражданской войны», — говорит Гэри Галлахер, историк из Университета Вирджинии, автор и редактор более 30 книг о войне. Хотя он приветствует новое исследование, он опасается, что у читателей может сложиться искаженное представление об общем конфликте. Подавляющее большинство солдат, добавляет он, не получили травм и продолжили продуктивную послевоенную жизнь.
Галлахер и другие также предостерегают от взглядов на американцев 1860-х годов через призму современности. Как правило, солдаты времен Гражданской войны были более религиозны, чем современные американцы, более проникнуты представлениями о чести и славе и менее склонны разделять свою боль или искать помощи. Они вернулись в общество без Управления по делам ветеранов или Г.И. Билл или современная фармакология. Эти и многие другие факторы «очень затрудняют применение диагностики 21-го века к данным 19-го века», — говорит Стивен Голдман, нейропсихиатр, который лечил ветеранов и пишет книгу о влиянии войны на солдат во время Гражданской войны и другие конфликты.
Несмотря на это, есть поразительные случаи, когда солдаты Гражданской войны страдали так же, как и сегодняшние ветераны. ПТСР не входил в медицинский лексикон до 1980 года, но его симптомы, включая воспоминания, приступы паники, бессонницу и суицидальные мысли, часто возникают у солдат Гражданской войны, особенно у тех, кто попал в приюты.
В Shook Over Hell историк Эрик Дин изучил записи 291 ветерана Гражданской войны, поступивших в Индианскую больницу для душевнобольных, и обнаружил такие случаи, как Элайджа Босуэлл, который «рыдал, плакал и воображал, что кто-то собирается его убить». с криками «повстанцы преследовали его».
Других доставили в лечебницу, потому что они забаррикадировались в комнатах, не спали всю ночь с оружием наготове. Ветеран, едва переживший артиллерийский обстрел, кричал бы жене: «Разве ты не слышишь, как бомбят?» Другой, получивший ранение в бок во время войны, был описан при поступлении как бессонный, склонный к суициду и убежденный, что «он истекает кровью от воображаемых ран».
Записи о приютах также дают болезненные сведения о семьях, пытающихся понять и помочь разбитым близким. Файлы пациентов из Государственной больницы для душевнобольных в Вашингтоне, ныне известной как Сент-Элизабет, заполнены письмами к суперинтенданту, как это письмо от владельца магазина в Пенсильвании.
«Если брат каким-либо образом осознает происходящие события, я хотел бы, чтобы он знал, что со мной в магазине в магазине находится его старший сын Джимми, что он хороший мальчик и сообразительный». Жительница Массачусетса написала о своем отце: «Если он время от времени что-то узнает, пожалуйста, скажите ему, что его дочь написала вам о нем, и передайте ему мою любовь».
Брат Джона Хильдта, мичиганского солдата, потерявшего руку и рассудок после Семидневной битвы, написал письмо на их родном немецком языке в надежде, что «он узнает все, что я ему скажу. Это Джон Хильдт, капрал компании K 1st Michigan Vol. Семья Хильдта также добивалась пенсии за его физическую и умственную инвалидность. Последнее утверждение было отклонено, как написало пенсионное управление, из-за «отсутствия доказательств» того, что Хильдт сошел с ума из-за своей военной службы и ранения.
Врачи были более сочувствующими, но мало что могли сделать для ветеранов, находящихся на их попечении. Лечение состояло в основном из «моральной терапии», режима отдыха и легкого труда в больничных садах, которые располагались на вершине того, что когда-то было мирной и пасторальной вершиной холма в Анакостии.
Врачи также вводили опиаты, стимуляторы и «тоники», такие как пунш из молока, яиц, сахара и виски. Все это, возможно, приносило временное облегчение больным. Но большинство ветеранов Гражданской войны, попавших в приют, так и не покинули его.
В одном файле есть фотография пациента в преклонном возрасте, все еще одетого в униформу спустя четыре десятилетия после того, как его госпитализировали в конце Гражданской войны с «острой суицидальной меланхолией». Часто последним пунктом в карте пациента является телеграмма, подобная той, что была отправлена женщине из Массачусетса в 1900 году. «Ваш муж умер сегодня днем. Похороним здесь? Отвечать?»
Сотни солдат гражданской войны похоронены в Св. Елизавете, на двух малопосещаемых кладбищах, заросших в течение 20-го века. Теперь это тоже изменилось, поскольку семьи заново открывают для себя давно забытых предков и приезжают навестить их могилы.
«Старое клеймо исчезло», — говорит Джог Прандони, волонтер из церкви Святой Елизаветы, помогающий семьям исследовать своих предков и находить могилы.
«Люди узнают о пострадавших ветеранах Ирака и Афганистана и хотят знать и чтить предков, которые, возможно, пострадали таким же образом».
Среди множества специалистов по генеалогии, которыми он руководил, есть Марти Бурджейли, жительница Колорадо, чье генеалогическое древо включает лесоруба из штата Мэн и молодого добровольца пехотного полка, сражавшегося при Антиетаме, Геттисберге и других крупных сражениях. Эдвард Лирд был ранен в глаз, несколько раз дезертировал и пережил психический срыв после возвращения в Мэн в конце войны. Сначала его отправили в государственную больницу, затем он был переведен в Сент-Элизабет и умер там в возрасте 54 лет, имея на своем счету 18 долларов.
Сохранившиеся записи мало что говорят о болезни Лирда. Но Бурджайли задается вопросом, был ли он похож на ее собственного отца, который наступил на мину в битве при Арденнах, видел, как умирает друг, пытаясь спасти его, и был «накачан морфием», прежде чем вернуться домой, где он сильно пил и «разглагольствовала» о своем военном опыте на протяжении всего своего детства.
«У них не было таких выражений, как «посттравматическое стрессовое расстройство» во время Гражданской войны, они просто думали, что эти разбитые парни были неженками, из тех, что Джордж Паттон дал бы пощечину», — говорит она. «Солдаты возвращаются другими людьми, так было с моим отцом, и я уверен, что с Эдвардом Лирдом. Я хочу связаться с этим человеком и сказать ему, как мне жаль, что ему пришлось пройти через ад».
Гейл Палмер, репортер газеты на пенсии из Флориды, тоже посмотрела на гражданскую войну и свою семью свежим взглядом. Она занялась генеалогией, заботясь о своей матери, страдающей болезнью Альцгеймера: «Я решила присоединиться к ней там, где она была, в прошлом» — и предвкушала исследование многих выдающихся людей, о которых ей рассказывали, начиная с Революции. «Никто никогда не упоминал Оливера Перри Чаппелла, — говорит она.
Капитан пехоты из Нью-Йорка, Чаппелл участвовал в нескольких сражениях, прежде чем был ранен и взят в плен в Чанселлорсвилле и отправлен в тюрьму Конфедерации.
После освобождения он скитался и боролся, меняя работу и супругов и становясь нищим, прежде чем попасть в Государственную больницу для душевнобольных, где и умер в 1885 году. Палмер узнал о своей судьбе только после того, как нашел заявление на солдатское надгробие на его имя, которое привел ее в приют.
«Я была ошеломлена, — говорит она. «Все, о чем я слышал, были мои богатые и успешные предки, которые принадлежали к яхт-клубам и DAR и появлялись на светских страницах».
В эту родословную входят еще трое прадедов, служивших в армии Союза. Палмер говорит, что все они, кажется, остепенились и преуспели, и ее исследование привело ее к подозрению, что нестабильность Оливера Чаппелла предшествовала Гражданской войне. «Я не совсем уверен, насколько вместе он был в первую очередь, но насколько вместе мы все?» она задается вопросом. «Мы можем кататься по жизни, если ничего страшного не происходит, но мы разваливаемся, если это происходит».
Каким бы ни было психическое состояние Чаппелла, Палмер с гордостью приветствует его возвращение в семью.