Легенды Остоженки. Сергей Есенин и Софья Толстая
Причудливые зигзаги любви хорошо знакомы жителям Остоженки. В доме № 3 в Померанцевом переулке разыгрался финальный акт жизненной драмы Сергея Есенина. Летом 1925 года он поселился здесь с третьей женой – Софьей, внучкой Льва Толстого.Их отношения развивались столь стремительно, что друзья не успели заметить, когда все началось. Свадьбу тоже сыграли второпях. Но почему поэт, уже признанный и обласканный критикой и читателями, так спешил?
В тот момент, когда он познакомился с Софьей Толстой, он уже был знаком с дочерью Федора Ивановича Шаляпина. И он друзьям даже говорил: «Вот не знаю даже, как лучше, как моя жена будет – Есенина-Толстая или Есенина-Шаляпина?»
Но тем не менее выбрал именно Софью Толстую. Наверное, действительно, какой-то престиж – жениться на внучке знаменитого писателя – был для Есенина важным. А вторая причина – у Есенина тогда не было своего жилья. Он все время жил по съемным углам.
«А здесь, можно сказать, на несколько месяцев он обрел такой семейный очаг», – утверждает москвовед Наталья Леонова.
А вот Соня Толстая Есенина действительно полюбила, хотя и понимала – радости это чувство ей не принесет. На фото ниже Софья Толстая справа.
Соня познакомилась с Есениным в 1925 году. Тогда за ней ухаживал писатель Борис Пильняк, но поэт смог отвоевать сердце девушки. Их роман она описывала в одном из своих писем. Странно, но никакой романтики в их отношениях не было, зато было море алкоголя и холодность Есенина, который избегал, казалось бы, пылкого общения, и все больше говорил и говорил. Но разве не это все так вдохновляет девушек?
Пара поженились, но зачем? Быть может, Есенин чувствовал, что его жизнь идет под откос, происходит что-то непреодолимое, пытался зацепиться за что-то живое и настоящее? Хотя друзьям на вопросы о браке с нелюбимой женщиной, он отвечал так: «Ну, что ж, нужно было удовлетворить потребность, и удовлетворял».
На фото ниже Софья Толстая справа.
Неудачный брак Сони особенно остро переживала ее мать. Страсть дочери она называла «идолопоклонством». В одном из писем она сообщала подробности брака дочери, которая с Есениным проживала в их квартире:
«У нас жили и гостили какие-то невозможные типы, временами просто хулиганы, пьяные, грязные. Все это спало на наших кроватях и тахте, ело, пило и пользовалось деньгами. Зато у Сони нет ни башмаков, ни ботков, ничего нового, все старое, прежнее, совсем сносившееся. Он все хотел заказать обручальные кольца и подарить ей часы, да так и не собрался. Ну, да его, конечно, винить нельзя, просто больной человек. Но жалко Соню».
«Софья Андреевна была, может быть, такой женщиной, которая способствовала только внешнему какому-то благополучию для Сергея Есенина. Желала, но не смогла сделать тот духовный, душевный комфорт, который так необходим был в последний период творчества Сергея Есенина», – считает директор Московского государственного музея Сергея Есенина Светлана Шетракова.
На фото ниже Софья Толстая справа.
Есенин привык к теплому уюту своего первого московского жилья, к безалаберному быту друзей. А здесь, в комнате, выходящей окнами на север, никогда не было солнца. Все вещи похожи на музейные экспонаты, на стенах – портреты Льва Толстого. Только ночью, при зажженной настольной лампе, Есенин мог писать. Здесь же он закончил своего знаменитого «Черного человека».
«Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь».
«Случилось так, что Сергею Есенину благополучие домашней обстановки не самую лучшую роль сыграло. Он говорил, что весь свет, питающий душу, забила большая толстовская борода», – говорит Светлана Шетракова.
С каждым днем Есенину становилось все хуже. В перекидном календаре с 12 по 18 октября педантичная жена поэта записала всего два слова: «Дома.
Пил». Еще летом у Есенина появилось предчувствие скорой гибели. В июне, наблюдая с балкона квартиры в Померанцевом полыхающий над Москвой-рекой закат, он сказал своему другу Эрлиху: «Видал ужас? Это мой закат».
«Он поистине был обречен. Потому что не просто так тратился тот духовный нерв, которым обладал Сергей Александрович, вот та связующая нить с космическим миром, если хотите», – утверждает Шетракова.
Из того дома 30 ноября 1925 года Есенина увезли в клинику Ганнушкина – белая горячка на фоне туберкулеза. Поэт выдержал в больнице три недели. 21 декабря он самовольно прервал лечение. Два дня ездил по московским друзьям, пил, потом зашел домой за вещами. У подъезда ждал извозчик, который отвез его на вокзал. 28 декабря 1925 года 30-летний Сергей Есенин покончил с собой в номере Петербургской гостиницы «Англетер».
Есенин не просто надеялся, что встреча с Софьей Толстой позволит ему найти точку опоры в катящейся под откос жизни. Он был уверен: ее любовь, ее стремление помочь – его последний шанс.
Эта девушка предназначена ему судьбой. На фото ниже Софья Толстая справа.
«Никаких встреч романтических у них не было, никаких бурных свиданий. Есть одна история, что вроде бы они были в какой-то церкви, вышли оттуда, и одна цыганка нагадала им обручальное кольцо», – рассказывает Наталья Леонова.
Эта встреча с цыганкой произошла здесь, в районе Молочного и Коробейникова переулков.
Материал частично взят из серии документальных передач «Нераскрытые тайны» телеканала «Доверие». Картинки без моих логотипов взяты из Сети.
НОВАЯ ЖЕНА С. ТОЛСТАЯ. Частная жизнь Сергея Есенина
НОВАЯ ЖЕНА С. ТОЛСТАЯ
Есенин написал знаменитое стихотворение “Собаке Качалова”, в котором были такие строки:
Мой милый Джим, среди твоих гостей
Так много всяких и не всяких было.
Но та, что всех безмолвней и грустней,
Сюда случайно вдруг не заходила?
Она придет, даю тебе поруку,
И без меня, в ее уставясь взгляд,
Ты за меня лизни ей нежно руку
За все, в чем был и не был виноват.
Эти строки были обращены к Галине Бениславской, которой незадолго до этого Есенин написал жестокое письмо, роковым образом повлиявшее на ее жизнь: “Милая Галя! Вы мне близки, как друг, но я Вас нисколько не люблю, как женщину”.
Это оскорбительное и убийственное для Бениславской письмо Есенин написал потому, что ему понадобился открытый разрыв с ней: за несколько дней до визита к Качалову в его жизнь вошла Софья Толстая — внучка “великого старца”.
Неожиданно и легкомысленно, как он всегда поступал в этих случаях, поэт принял решение жениться на ней.
С Софьей Андреевной Толстой-Сухотиной — внучкой Льва Толстого — он познакомился 5 марта 1924 года на вечеринке у той же Галины Бениславской.
Какова же была новая пассия Есенина, могла ли она стать другом, женой, верной спутницей “падшего ангела”, “хулигана и пьяницы”? Об этом существуют самые разноречивые суждения современников.
Первое принадлежит самой Софье Толстой:
“На квартире у Гали Бениславской, в Брюсовском переулке, где одно время жил Есенин и его сестра Катя, как-то собрались писатели, друзья и товарищи Сергея и Гали.
Был приглашен и Борис Пильняк, вместе с ним пришла я. Нас познакомили. Пильняку куда-то надо было попасть в этот вечер, и он ушел раньше. Я же осталась. Засиделись мы допоздна. Чувствовала я себя весь вечер как-то особенно радостно и легко. Мы разговорились с Галей Бениславской, с сестрой Сергея — Катей. Наконец я стала собираться. …Решили, что Есенин пойдет меня провожать. Мы вышли с ним вместе на улицу и долго бродили по ночной Москве… Эта встреча и решила мою судьбу. Вскоре Есенин уехал на Кавказ… Через несколько месяцев, весной 1925 года, я вышла за него замуж, а в декабре Сергея Александровича не стало. Что я тогда пережила… Страшно подумать!”
По иронии судьбы их знакомство произошло по случаю дня рождения Бениславской, которую Есенин иногда представлял друзьям, называя не только своим другом, но и женою. А буквально за два месяца до окончательного своего решения он обнадежил Бениславскую настолько, что она никак не могла ожидать от него такого предательства. 20 декабря 1924 года Есенин написал ей из Батума: “Может быть, в мире все мираж, и мы только кажемся друг другу.
Через два месяца он сделал последнюю ставку на Софью Толстую. Для Бениславской все ее надежды на любовь и привязанность к ней Есенина снова оказываются миражом.
Это было тем более невыносимо для нее, ибо всем окружающим, да и самой Галине Артуровне казалось очевидным, сколь заурядна и неинтересна Толстая по сравнению с ней.
Вот как вспоминает о Толстой сестра поэта: “Выше среднего роста, немного сутуловатая, с небольшими серовато-голубыми глазами под нависшими бровями, она очень походила на своего дедушку — Льва Николаевича; властная, резкая в гневе, и мило улыбающаяся, сентиментальная в хорошем настроении. “Душка”, “душенька”, “миленькая” были излюбленными ее словами и употреблялись ею часто, но не всегда искренне”.
Летом 1925 года во время длительного сватовства Есенина к Толстой, с постоянно возникающими вечеринками, поэт написал стихотворение, в котором было высказано его заветное желание той поры:
Я хотел бы теперь хорошую
Видеть девушку под окном.
Чтоб с глазами она васильковыми
Только мне —
Не кому-нибудь —
И словами и чувствами новыми
Успокоила сердце и грудь.
Но Толстая побывала уже замужем, а во время знакомства Есенина с нею была любовницей Пильняка… Не об этом ли думал Есенин, когда писал: “только мне — не кому-нибудь, и словами и чувствами новыми…”. Так что особенно новых слов и чувств у нее, видимо, не было, и, наверное, ее имел в виду Есенин, когда в другом стихотворении сравнивал с лисицей, которая, притворившись мертвой, ловит воронят.
В немногих мемуарах современников о ней идет речь, как о женщине, довольно легко переходившей из одних писательских рук в другие. Борису Пильняку, видимо, она уже достаточно надоела, и он, не то чтобы с ревностью, а с облегчением заметил, что Есенин стал оказывать ей недвусмысленные знаки внимания.
Об одной из последующих вечеринок, происшедшей приблизительно в том же составе, существует рассказ Анны Берзинь:
“Поднимаясь к дверям квартиры, в которой жили Есенин и Бениславская, я слышу, как играют баянисты.
Их пригласил Сергей Александрович из театра Мейерхольда. Знаменитое трио баянистов.
В маленькой комнате и без того тесно, а тут три баяна наполняют душный, спертый воздух мелодией, которую слушать вблизи трудно. Баянисты, видимо, “переложили” тоже и потому стараются вовсю, широко разводя мехи. Рев и стон.
За столом сидят Галина, Вася Наседкин, Борис Андреевич Пильняк, двоюродный брат Сергея, который за ним ходил по пятам, незнакомая женщина, оказавшаяся Толстой, сестры Сергея. Сам он пьяный, беспорядочно суетливый, улыбающийся. Он усаживает меня между Пильняком и Софьей Андреевной. Сам садится на диван и с торжеством смотрит на меня.
Галина Артуровна то и дело встает и выходит по хозяйским делам на кухню. Она все время в движении.
Шура, Катя, Сергей поют под баяны, но Сергей поет с перерывами, смолкая, он бессильно откидывается на спинку дивана, опять выпрямляется и опять поет. Лицо у него бледное, губы он закусывает — это показывает очень сильную степень опьянения.
Я поворачиваюсь к Софье Андреевне и спрашиваю:
— Вы действительно собираетесь за него замуж?
Она очень спокойна, ее не шокирует гам, царящий в комнате.
— Да, у нас вопрос решен, — отвечает она и прямо смотрит на меня.
— Вы же видите, он совсем невменяемый. Разве ему время жениться, его в больницу надо положить. Лечить его надо.
— Я уверена, — отвечает Софья Андреевна, — что мне удастся удержать его от пьянства.
— Вы давно его знаете? — задаю я опять вопрос.
— А разве это играет какую-нибудь роль? — Глаза ее глядят несколько недоуменно. — Разве надо обязательно долго знать человека, чтобы полюбить его?
— Полюбить, — тяну я, — ладно полюбить, а вот выйти замуж — это другое дело…
Она слегка пожимает плечами, потом встает и подходит к откинувшемуся на спинку дивана Сергею. Она наклоняется и нежно проводит рукой по его лбу. Он, не открывая глаз, отстраняет ее руку и что-то бормочет. Она опять проводит рукой по его лбу, и он, открыв глаза, зло смотрит на нее, опять отбрасывает руку и добавляет нецензурную фразу.
Она спокойно отходит от него и садится на свое место как ни в чем не бывало.
— Вот видите, разве можно за него замуж идти, если он невесту материт, — говорю я.
И она опять спокойно отвечает:
— Он очень сильно пьян и не понимает, что делает.
— А он редко бывает трезвым…
— Ничего, он перестанет пить, я в этом уверена. — Она действительно, кажется, в этом уверена.
Галя наливает стакан водки и подает Сергею, он приподнимается и шарит по столу.
Катя и я киваем: пусть уж напьется и сразу уснет, чем будет безобразничать и ругаться.
Сергей Александрович выпивает водку и валится на диван.
— Пойдемте, — говорю я и, повернувшись к Пильняку, добавляю: — Вы проводите Софью Андреевну, ведь уже поздно.
За очками поблескивают хитрые и насмешливые глаза. Я отвожу взгляд, а он, пригнувшись к моему уху, говорит достаточно громко, чтобы слышала Софья Андреевна:
— Я пойду провожать вас, а ее пусть кто угодно провожает. Целованных и чужих любовниц не провожаю…
Я растерянно поднимаюсь из-за стола и, взяв Бениславскую за руку, выхожу с ней в коридор.
— В чем дело, Галя, я ничего не понимаю…
У нее жалкая улыбка.
— Что же тут не понимать? Сергей собирается жениться… Он же сказал тебе об этом…
— Ты же знаешь, что Сергей болен, какая же тут свадьба?
Она устало машет рукой, и в ее глазах я вижу боль и муку:
— Пусть женится, не отговаривай, может быть, она поможет и он перестанет пить…
— Ты в это веришь, Галя?
Она утвердительно кивает головой.
В коридор выходят остальные. Только трое баянистов продолжают раздирать квартиру песнями. Сергей под их музыку спит, откинув голову. Лицо его бледно, губы закушены.
Усталая Галя провожает нас до двери. С Софьей Андреевной идет, кажется, брат Сергея.
Пильняк дорогой открывает тайны: Софья Андреевна жила с ним, а теперь вот выходит за Сергея. Он говорит об этом, а за очками поблескивают его насмешливые глаза.
Мне ни о чем говорить не хочется.
Зачем это делает Сергей — понять нельзя. Ясно, что он не любит, иначе он прожужжал бы все уши, рассказывая о своем увлечении.
На свадьбу я не пошла”.
В воспоминаниях Анны Берзинь о Есенине есть и другие подробности. В частности, она пишет, что на другой день, после того как Пильняк провожал ее домой, Есенин и Толстая пришли к ней в гости.
Есенин быстро то ли напился, то ли притворился, что пьян, вышел в другую комнату, попросил, чтобы туда зашел Юрий Либединский, и вдруг с испуганным и напряженным лицом проговорил:
— Я поднял подол, а у нее ноги волосатые. Я закрыл и сказал:
— Пусть Пильняк. Я не хочу. Я не могу жениться!
Все это он почти прокричал, желая, видимо, чтобы невеста, сидящая в другой комнате, слышала этот крик. Но не на такую напал. Она сделала вид, что ничего не слышит.
А он продолжал жаловаться:
— Я человек честный, раз дал слово, я его сдержу, но поймите, нельзя же так — волосы, хоть брей.
И тут же словно забыв обо всем, что только что наговорил, перешел на другое: как справлять свадьбу, кого из гостей позвать и со смехом несколько раз повторил, что здорово все выйдет:
— Сергей Есенин и Толстая, внучка Льва Толстого!
Создается такое впечатление, что Есенин, окончательно и жестоко разрушив все надежды Бениславской на их совместную жизнь, в последний момент захотел дать задний ход, но ни сил, ни воли у него для этого не было.
Он стал жертвой собственного поэтического легкомыслия. К тому же внучка Толстого, к тому же тихая квартира, семейное пристанище, которого у него никогда не было. Он метался от скандала к смирению от театрального бунта к фанфаронской подготовке свадьбы… А что испытывала в это время Бениславская, знала только она сама да ее дневник.
Из дневника Бениславской:
“Погнался за именем Толстой — все его жалеют и презирают: не любит, а женился… даже она сама говорит, что, будь она не Толстая, ее никто не заметил бы… Сергей говорит, что он жалеет ее. Но почему жалеет? Только из-за фамилии. Не пожалел же он меня. Не пожалел Вольпин, Риту и других, о которых я не знаю… Ведь есть, кроме него, люди, и они понимают механизм его добывания славы и известности… Спать с женщиной, противной ему физически, из-за фамилии и квартиры — это не фунт изюму. Я на это никогда не смогла бы пойти…
Всегдашнее — “я как женщина ему не нравлюсь” и т. п. И после всего этого я должна быть верной ему? Зачем? Чего ради беречь себя? Так, чтобы это льстило ему? Я очень рада встрече с Л.
Это единственный, кто дал мне почувствовать радость, и не только физически, радость быть любимой…”
Есенин сам, в конце концов, спровоцировал отчаянное решение Бениславской.
Их взаимоотношения в 1924 году часто достигали той черты, после которой они должны были разрушиться.
Есенин:
— Галя, Вы очень хорошая, Вы самый близкий, самый лучший друг мне, но я не люблю Вас как женщину. Вам надо было родиться мужчиной. У Вас мужской характер и мужское мышление.
Длинные ресницы Гали на минуту закрывали глаза, и потом, улыбнувшись, она говорила:
— Сергей Александрович, я не посягаю на Вашу свободу, и нечего Вам беспокоиться.
— Сергея, — пишет Александра Есенина, — всегда тяготила семейная неустроенность, отсутствие своего угла, которого он в сущности так и не имел до конца своей жизни.
Но и последняя женитьба не удалась.
О внучке Л. Толстого складывались разные мнения. Юрий Лебединский высоко ценил ее ум и образованность:
“В ее немногословных речах чувствовался ум, образованность, а когда она взглядывала на Сергея, нежная забота светилась в ее серых глазах… Нетрудно догадаться, что в ее столь явной любви к Сергею присутствовало благородное намерение стать помощницей, другом и опорой писателя”.
В июне 1925 года Есенин женился на С.А. Толстой и переехал к ней в большую мрачноватую квартиру со старинной, громоздкой мебелью, множеством портретов и музейных реликвий.
Но и в этом браке он не был счастлив, а квартира просто тяготила его.
Так или иначе, поэт наконец-то обрел свой угол и рассчитывал зажить тихой, нормальной семейной жизнью. Но с этой иллюзией пришлось распроститься в первые же дни.
“Милый друг мой, Коля! — писал он Вержбицкому. — Все, на что я надеялся, о чем мечтал, идет прахом. Видно, в Москве мне не остепениться. Семейная жизнь не клеится, хочу бежать. Куда? На Кавказ!
…С новой семьей вряд ли что получится, слишком все здесь заполнено “великим старцем”, его так много везде, и на столах, и в столах, и на стенах, кажется, даже на потолках, что для живых людей места не остается. И это душит меня…”.
Есенин попал не в дом, не в свою квартиру, а, по сути, в литературный музей. Живых людей натурально вытеснял в Померанцевом переулке дух Льва Николаевича Толстого.
Есенин хорошо помнил свое юношеское “толстовство”, безоглядное увлечение “великим старцем”. Теперь же “старец” не просто напоминал о себе. Нет, он упрямо и настойчиво лез в глаза. Его фотографии и портреты всюду, куда ни посмотришь. И благоговейное отношение к великому деду — со стороны Софьи и ее матери — Ольги Константиновны.
Есенин полагал, что в этом доме центральной фигурой будет он — великий русский поэт, а оказалось…
Кроме того, он сразу же почувствовал крайне неприязненное отношение к себе со стороны тещи. Родственница генерала Дитерихса, командовавшего армией и фронтом в вооруженных силах колчаковской директории, проводившего расследование убийства царской семьи, она хранила тайну, боясь произнести лишнее слово. В доме соблюдались определенные традиции, поддерживался вековой уклад, и за всем этим таился естественный страх за свою судьбу. И вот в этот дом вламывается поэт с репутацией далеко не благополучной, с требованиями особого внимания к своей персоне… А еще и постоянные вспышки гнева, вызванные якобы невниманием к нему, писательские компании с водкой и чтением “советского”… Жестокие конфликты не заставили себя долго ждать.
— Надоела борода! Уберите бороду!.. Скучно!.. Раз борода, два, три, а тут — не меньше десятка! Надоело! К черту! — подобное приходилось слышать многим, посещавшим Есенина.
Воскресенье, 1 ноября 2009 года Новая сумка провизии, новая карта и последний апельсин
Воскресенье, 1 ноября 2009 года Новая сумка провизии, новая карта и последний апельсин Ну вот, у меня остался последний свежий фрукт. Я только что с наслаждением понюхала свой последний апельсин. Мне будет его так не хватать! Что касается еды – я сегодня впервые вытащила
Глава 34. Софья Толстая – жена на час
Глава 34. Софья Толстая – жена на час
– Едва ли не с начала моего знакомства с Есениным шли разговоры о том, что он женится на Софье Андреевне Толстой, внучке писателя Льва Толстого, – пишет Ю.
Н. Либединский в воспоминаниях «Мои встречи с Есениным».
Сергей и сам
Т. Л. Толстая
Т. Л. Толстая Письмо А. П. ЧеховуУважаемый Антон Павлович,я оттого до сих пор не отвечала вам, что ваше письмо пришло в Москву, когда я была в Ясной Поляне, и мой отец мне его не переслал, а сам исполнил ваше поручение, пославши г-ну Чумикову для перевода свою статью «Об
ТОЛСТАЯ НАТАША И ЛЯПУПЕДОР
ТОЛСТАЯ НАТАША И ЛЯПУПЕДОР Когда мне было лет шесть, я был в Тбилиси и там заболел воспалением среднего уха. В тот день было жарко, все уехали в деревню, а ухаживать за мной осталась старшая сестра Михаила Чиаурели толстая Наташа (мама была в Москве). Толстая Наташа накапала
Толстая: потерянный рай
Толстая: потерянный рай
Мне нравится все, что делает Толстая.
Мне нравится, как она пишет про селедку под шубой и как она ее готовит. Мне нравятся ее опусы в периодике, полные гнева и пристрастия. Мне нравится ее легкая речь, спорую находчивость которой я успел оценить в
Маленькая толстая тетрадь. 1979
Маленькая толстая тетрадь. 1979 03.01.79 г.Есть Зам, есть Сам и есть Там. Когда заседают у Зама — занимаются сложением, когда у Самого — уже делением да умножением, а когда Там, то это уже возведение в степень и извлечение корня.К «Соблазнителю»[24]И стояли две очереди — одна в
С. А. ТОЛСТАЯ-ЕСЕНИНА ОТДЕЛЬНЫЕ ЗАПИСИ
С. А. ТОЛСТАЯ-ЕСЕНИНА
ОТДЕЛЬНЫЕ ЗАПИСИ
ВОСЕМЬ СТРОКВ начале октября 1925 года, в последний год своей жизни, Сергей Есенин увлекался созданием коротких стихотворений. 3 октября были написаны «Голубая кофта. Синие глаза…» и «Слышишь — мчатся сани…».
В ночь с 4 на 5 октября он
С. А. ТОЛСТАЯ-ЕСЕНИНА ОТДЕЛЬНЫЕ ЗАПИСИ
С. А. ТОЛСТАЯ-ЕСЕНИНА ОТДЕЛЬНЫЕ ЗАПИСИ Софья Андреевна Толстая-Есенина (1900–1957) познакомилась с Есениным в марте 1925 года и вскоре стала его женой. Она с исключительной бережностью относилась ко всему, связанному с жизнью и творчеством Есенина, сохранила много документов
Софья Дымшиц-Толстая ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ
Софья Дымшиц-Толстая ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ … В конце 1907 года мы[63] надумали совершить заграничную поездку. Мои наставники в области живописи считали, что я должна посетить Париж, который слыл среди них «городом живописи и скульптуры», что я должна там многое посмотреть, а
СОФЬЯ ДЫМШИЦ-ТОЛСТАЯ
СОФЬЯ ДЫМШИЦ-ТОЛСТАЯ
Софья Исааковна Дымшиц-Толстая (1889-1963) — художница, вторая жена А.
Н. Толстого. Фрагменты из ее воспоминаний, написанных в 1950 году, даются по кн.: Воспоминания об А. Н. Толстом (М., 1973).
Графиня С. Ф. Толстая
Графиня С. Ф. Толстая <ГРАФУ Ф. И. ТОЛСТОМУ>Ты часто плакал, родитель мой, и огорчения убелили твои волосы. Нередко глубокое страдание терзало грудь твою; нередко надрывалось твоё благородное сердце.Я сама, твоё родное, нежно любимое дитя, стоила тебе многих слёз,
Софья Толстая
Софья Толстая Бениславская понимала, что ее мечта о создании для Есенина спокойного семейного быта не сбылась. Она жаждала большой любви, но не знала, как за нее бороться. Сергей Есенин беспощадно рубил связывающие их нити. В присутствии сестры Екатерины он
Новая жизнь, новая работа и новые друзья
Новая жизнь, новая работа и новые друзья
Вот мы и стали жить в двух наших роскошных комнатах в самом центре Ростова.
Но жизнь сначала была очень скудной – денег катастрофически нехватало – я получал оклад ассистента. Думаю, что уровень жизни был примерно таким же как у
Елизавета Толстая
Елизавета Толстая К этому же времени, середине 1850-х годов, относится вспышка сильного чувства к Елизавете Васильевне Толстой, знакомой Гончарову еще по кружку Майковых. В одном из писем к своему близкому другу Анатолию Федоровичу Кони он признавался: «Пустяками, между
Новая Багряная жена
Новая Багряная жена В самом конце пребывания в США в гости к Кроули заглянула женщина по имени Рената Фаеси в сопровождении своей младшей сестры — Лии Хирсиг. Лия была не то чтобы очень красива, скорее наоборот. Однако Кроули, большой знаток женщин, почувствовал, что она —
Журналистский обмен УМТ-МГУ 2008 :: Российские писатели в Америке
Журналистский обмен УМТ-МГУ 2008 :: Российские писатели в Америке| Наше лидерство | Наша экономика | Наши войны | Наши взгляды | Наша культура | Ссылки | О |
html»> ДомЕлена Корнилова
Очарованный огнями Бродвея и опечаленный властью денег и стали. Максим Горький, Сергей Есенин и Владимир Маяковский — классики русской литературы начала ХХ века. Они оставили много замечательных произведений, в том числе известные литературные очерки и путевые заметки, полные ярких описаний посещенных ими мест.
В 1906 году писатель Максим Горький посетил один из крупнейших городов США и написал цикл очерков «В Америке». Он представлял себе старую Америку с ее великими людьми и стремлением к свободе, но Нью-Йорк ему сразу же не понравился, как только он его увидел. Первыми особенностями, которые он заметил, были непривлекательные квадратные здания и много железа. Город казался ему набором больших челюстей с грубыми черными зубами и горлом, которое проглатывало людей целиком.
Появление эссе «Город желтого дьявола» в американском издании Журнал Appleton’s Magazine вызвал множество откликов читателей. Сенаторы возразили горьковскому изображению города, а рабочие с большим юмором восприняли его антиутопическое изображение. Горький рассказал о шокирующем Ист-Сайде, где дети едят возле помойки, в то время как в центре города развивалась культура Желтого Дьявола. Он описал несоответствие навязчивого богатства в одних областях и абсолютной бедности в других. Горькому было жаль, что американцам, способным осмыслить свою жизнь, красота и удовольствие для ума и души совершенно не нужны. Страна, в которой была политическая свобода, не имела свободы духа. Все оценивалось в долларах. Писателя беспокоило отсутствие культуры, а людям было интересно только читать и смотреть жестокие истории и шоу. Он описал различные выражения лиц горожан. Большинство прохожих либо молчали, либо сердились. Однажды он встретил человека, идущего размеренно. В нем было что-то задумчивое, но в то же время нерешительное.
Он был похож на вора, но Горький был рад тому, что этот человек чувствовал себя живым.
Позднее, в 1922 году, в США приехал еще один русский писатель. Сергей Есенин писал(а): Я много путешествовал. Но мое зрение сломалось, особенно после посещения Америки. Свое произведение он назвал «Железный Миргород» и отметил, что стихи Маяковского бессодержательны, так как невозможно описать словами всю железную и гранитную мощь Нью-Йорка. Есенина поразили огни Бродвея, и он сравнил россиян с индийцами, отгороженными от мировой культуры кинодельцами. Целая глава его работы была о том, как он восхищался знаменитой улицей с ее рекламными щитами и блестками. Также одну главу он посвятил своим заметкам о других государствах. Есенин описал пейзажи к западу от Нью-Йорка и нашел, что они очень похожи на Россию. Поэт писал об образе жизни чернокожих и о том, как они повлияли на мюзик-холловый мир Америки. Он также отметил исключительный материализм и господство доллара.
Другой русский писатель Владимир Маяковский в 1925 году путешествовал по Америке.
Он тоже был очарован огнями большого города. Маяковский писал в «Моем открытии Америки» о разных слоях общества. Он больше наблюдал за людьми, с которыми встречался, чем за местами, которые посещал. Он обращал внимание на то, как они ели, как вели себя. Он также заметил, что в Америке нет спорта. Он упомянул, что футболисты были высокими и сильными, но 70 тысяч зрителей были хилыми и маленькими. Это удивило его. Писатель выделил несколько особенностей американского общества, в том числе технологический прогресс и то, что Америка толстела, а это означало, что люди, у которых было два миллиона долларов, считались молодыми, а не богатыми. Он видел, что деньги были повсюду.
Все трое известных писателей побывали в США в начале 20 века. Кто-то просто путешествовал, кому-то пришлось уехать из СССР, но все они оставили свои впечатления на бумаге и запечатлели важные для них эмоционально и культурно моменты. Мы можем использовать их, чтобы читать и сравнивать, верить или просто принимать во внимание, исследовать или просто развлекаться.
Но все три представляют собой яркое зеркало, через которое мы можем по-новому взглянуть на Америку.
Назад к нашей культуре
Этот известный русский поэт совершил поездку по Америке, чтобы объяснить Советскому Союзу капитализм в бурные 20-е | Нина Рената Арон
Опубликовано в·
Чтение: 5 мин.·
28 ноября 2017 г.Маяковский во время поездки в Нью-Йорк в 1925 году: «Все — это бизнес, а деловые вопросы — это все, что делает доллар».
Ровно через столетие после фундаментального исследования Алексиса де Токвиля, Демократия в Америке, депеши Маяковского из экзотических Соединенных Штатов публиковались в российских газетах по частям, и хотя они, возможно, усложняли обычные большевистские клише об американском изобилии, они также, в целом подтвердил их. Маяковский, москвич грузинского происхождения, к 1925 году уже был одним из самых известных поэтов СССР. Суровый, задумчивый и красивый, он был заключен в тюрьму за свои политические убеждения еще до революции, но впоследствии стал одним из национальных культурных героев как ведущий деятель русского авангарда, автор манифестов футуристов и один из основателей Левой Фронт ст.
Маяковский, возможно, отправился в свое путешествие по Америке, чтобы успокоить соперника Сергея Есенина, который недавно опубликовал стихотворение о своем путешествии в США. Маяковский упоминал Америку в некоторых из своих ранних работ, и Есенин оспаривал его знания места. И Маяковский со свойственной ему горячностью взялся доказывать его неправоту.
В Америку Маяковский приплыл морем, «восемнадцать дней полз, как муха по зеркалу». Он с самого начала был настроен на вэйлансы класса, подходя к разделению людей-мореплавателей с остротой и остроумием. Даже, а может быть, и особенно на корабле «классы выпадают совершенно естественно», — пишет он. «Первоклассники блюют, где хотят. Второй — вниз по третьему классу; а третий — над собой». Нижние палубы были «простым трюмным грузом», писал он, перевозившим «экономических мигрантов из одесситов всего мира — боксеров, шпионов, негров». Позже он описывает толпы ньюйоркцев на улицах, передвигающихся как бы посменно — перед рассветом это черный рабочий класс; ближе к 7 утра он становится «непрерывным потоком белых».
Как только «рабочая масса тает» около 8 часов утра, появляется другая, «более чистая и ухоженная» толпа, «с подавляющим привкусом стриженых, голоногих, тощих девушек в волнистых чулках — рабочая сила канцелярий, предприятия и магазины». Маяковский, кажется, видит все массы человечества, которые он описывает, через призму механизации, своевременных волн целенаправленной энергии, прибывающих и отливающих в течение дня.
Путешествие Маяковского фактически началось на Кубе и в Мексике. Знаменитый художник Диего Ривера встретил его на вокзале и провел с ним экскурсию по Мехико, прежде чем подать ему еду. «Мы ели чисто мексиканские вещи, — писал Маяковский. Еда его не очень впечатлила, «сухие, совсем безвкусные, тяжелые лепешки или оладьи. Мясной фарш, завернутый в массу из муки и целый пожар из перца». Его также расстроило обсуждение состояния поэзии в Мексике; он сетовал на то, что писатели никогда не считали бы себя профессионалами, если бы более широкая культура не поддерживала их работу.
После своего мексиканского путешествия Маяковский продолжил свой путь в Штаты, показывая читателю Америку накануне Великой депрессии, страну, полную надежд, но также погруженную в ожесточенные моральные споры о богатстве, алкоголе, расе и многом другом.
Перейдя границу в Техасе, поэта тепло встретили бывшие соотечественники. «Единственный русский за три года!» — воскликнул владелец обувного магазина, который был одним из тех русско-американцев, которые в восторге приветствовали Маяковского и проводили его. О своих первых днях в Америке он писал: «Вокруг ухоженные дороги, усеянные Фордами, и различные постройки технологической страны фантазий».
Но ничто не подготовило его к Нью-Йорку, где он утверждал, что не может видеть верхушки зданий, как бы он ни вытягивал шею. Его импрессионистские наблюдения за городом были энергичны и красочны и, очевидно, продиктованы жаждой футуристов к скорости и трудолюбию. О манхэттенском утре он писал: «Вокруг маленьких кафе одинокие мужчины начинают запускать механизм своего тела, запихивая в рот первое за день топливо — торопливую чашку протухшего кофе и испеченный рогалик, который прямо здесь, в образцах, исчисляемых сотнями, машина для изготовления бейглов бросает в котел с кипящим и выплевываемым жиром».
Из многих вещей, которые, казалось, ошеломляли его, одна была особенно ослепительной: электричество, которое буквально освещало доселе темные уголки повседневной жизни. Сам Ленин считал, что успех советской мечты зависел от того, чтобы донести электричество до масс. Он знаменито сказал: «Коммунизм — это советская власть плюс электрификация всей страны», и в 1920 году создал Государственную комиссию по электрификации России. Пять лет спустя Маяковский недоверчиво наблюдал за «потоком человечества» в плащах, описывая, как « их смоляные желтые непромокаемые ткани шипят и блестят, как бесчисленные самовары в электрическом свете».
Для Маяковского реалии американского города были почти полностью зависимы от класса, хотя в Чикаго он, по крайней мере, отметил более заметный рабочий класс, хотя и более «временное» отношение к городским зданиям, даже к небоскребам.
Еда стала очевидным местом для анализа классовых различий. «Обед каждого зависит от недельной зарплаты», — писал он о Нью-Йорке, отделяя тех, кто покупает закуску в бумажном мешке, от тех, кто скармливает автомату несколько пятицентовиков за бутерброд, от богатых, которые обедают в ресторанах, представляющих ассортимент интернациональных кухонь, «где угодно, кроме безвкусных американских, гарантирующих вам гастрит с тушенкой «Армор», которая валяется чуть ли не со времен Освободительной войны».