Марина Цветаева и Софья Голлидэй: история встречи и разрыва
«Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключая обычное обратное — какая жуть! А только женщин (мужчине) или только мужчин (женщине), заведомо исключая необычное родное — какая скука!»
Анна Степцюра
Марина Цветаева никогда не была ханжой. Помимо горячо любимого мужа Сергея Эфрона, в ее жизни было место и другой любви — о которой «в церкви не пели и в Евангелии не писали». История, о которой пойдет речь, началась в декабре 1918 года.
Содержание статьи
Маленькая Инфанта
Зима 1918−1919 годов для Марины Цветаевой выдалась непростой. Она осталась в Москве одна с двумя дочерями — семилетней Алей и двухлетней Ириной. Сергей Эфрон ушел на фронт. Вокруг холод, голод, незнакомые порядки, новый мир, к которому поэтесса абсолютно не приспособлена. Единственное, в чем она находит отдушину — это стихи и мимолетные увлечения, благодаря которым Цветаева еще чувствует себя живой.
Одним из таких увлечений был артист театра-студии Вахтангова Юрий Завадский. В декабре Марина читала перед студийцами свою повесть «Метель». После выступления поэт Павел Антокольский познакомил ее с Софьей Голлидэй.
«Передо мной маленькая девочка. Знаю, что Павликина Инфанта! С двумя черными косами, с двумя огромными черными глазами, с пылающими щеками. Передо мною — живой пожар. Горит все, горит —вся… И взгляд из этого пожара — такого восхищения, такого отчаяния, такое: боюсь! такое: люблю!» — напишет потом Цветаева в своей «Повести о Сонечке». Она называла ее только так, уменьшительно-ласкательно: Сонечка. В их дружбе Марина была старшей, более опытной, хотя так же мало приспособленной к окружающей действительности. Сонечка стала регулярно приходить в гости к поэтессе, в ее небольшую квартирку в Борисоглебском переулке.
Ее полюбили дети Цветаевой, а их общая любовь — Юрий Завадский — объединив двух женщин, словно отошел на второй план.
Такие разные Софьи
Хрупкость, романтичность, женственность — это было совсем не похоже на предыдущую любовь Марины к другой Софье. Поэтесса и литературный критик Софья Яковлевна Парнок была в ее жизни чуть больше полутора лет. Властная и сильная, Парнок после единственного неудачного брака прекратила всякие отношения с мужчинами, а Цветаеву полюбила по-настоящему. Муж Марины тогда самоустранился, решив, что эти отношения постепенно сойдут на нет сами собой. Так и вышло. Через полтора года близкой дружбы Цветаева застала в комнате Парнок другую женщину — и покинула ее навсегда.
Возможно, помня этот болезненный для нее опыт, к Сонечке она относилась бережно. Называя ее своей «любовью в женском обличии», Марина при этом ни разу не позволила себе ничего большего, чем дружеские объятия. «Мы с ней никогда не целовались: только здороваясь и прощаясь. Но я часто обнимала ее за плечи, жестом защиты, охраны, старшинства…»
Прощание и прощение
Цветаева пыталась помочь Голлидэй и в профессии: специально под нее писала пьесы, поэмы — но ни одна из них так и не была поставлена. После короткого периода известности (благодаря успеху спектакля «Белые ночи») Сонечка вновь оказалась не востребована. Отчаявшись, она согласилась на предложение провинциального театра — и уехала из Москвы. Их душераздирающее прощание Цветаева описала в своей «Повести о Сонечке»:
«…Марина, если вы когда-нибудь узнаете, что у меня есть подруги, подруга, — не верьте: все тот же мой вечный страх одиночества, моя страшная слабость, которую вы никогда не хотели во мне признать.
И — мужчина — не верьте. Потому что это всегда туман — или жалость — вообще самозабвение. Вас же я любила в здравом уме и твердой памяти и все-таки любила — безумно».
Больше они не виделись. Через какое-то время от других людей Цветаева узнает, что Сонечка была в Москве и не зашла к ней. Потом — что актриса вышла замуж (за директора провинциального театра, которого никогда не любила). А через много лет, в эмиграции во Франции, Цветаева получит письмо с известием о Сонечкиной смерти от рака желудка, случившейся три года назад. Она сразу же сядет писать повесть о подруге, которая была в ее жизни так мало, но значила — так много. Цветаева поняла и простила свою подругу — посмертно.
«Сонечка от меня ушла — в свою женскую судьбу. Ее неприход ко мне был только ее послушанием своему женскому назначению: любить мужчину — в конце концов все равно какого — и любить его одного до смерти».
София Парнок и ее место в творчестве Марины Цветаевой
В творчестве любого поэта важную роль играет муза.
Она пробуждает поэтическую бурю эмоций, и благодаря ей рождаются литературные шедевры. Для поэтессы серебряного века Марины Цветаевой такой музой стала София Парнок, поэтесса и переводчица. Цветаева посвятила ей цикл стихов «Подруга».
Цветаева и Парнок познакомились в салоне Аделаиды Герцык, мемуаристки, переводчицы, литературного критика и поэтессы. После Первой мировой войны ее дом в Москве стал местом, где собирались молодые талантливые поэтессы. В десятом стихотворении цикла «Подруга» Цветаева детально описывает первую встречу с Парнок. В воздухе пахло дорогими духами и чаем, потрескивал камин, и вошла она в «вязаной черной куртке».
Я помню, с каким вошли Вы
Лицом, без малейшей краски,
Как встали, кусая пальчик,
Чуть голову наклоня.
И лоб Ваш властолюбивый
Под тяжестью рыжей каски.
— Не женщина и не мальчик,
Но что-то сильней меня!
Марина Цветаева влюбилась с первого взгляда в эту загадочную женщину с глубоким и хрипловатым смехом.
На тот момент ей было 23 года, она была замужем за студентом Сергеем Эфроном и воспитывала двухлетнюю дочь Ариадну. София Парнок была старше Цветаевой на 6 лет.
Исследователи по-разному трактуют связь Цветаевой и Парнок. В одной из версий София представляется бодлеровской femme damnee (окаянная женщина). Парнок – мускулинная, зловещая, роковая соблазнительница «нормальной», романтичной Цветаевой. Такая трактовка соответствует взглядам самой поэтессы на отношения подобного рода. Тем не менее в цикле «Подруга» Цветаева придает Парнок декадентский литературный облик, называя ее «юной трагической леди», над которой «как грозовая туча – грех». А сама Цветаева предстает в роли пажа, в ней просыпается мужское начало, она видит себя рыцарем, совершающем подвиги ради возлюбленной.
Чувства Парнок к Цветаевой проявлялись более неспешно, и их труднее интерпретировать. Она сразу же увидела талант юной поэтессы, полюбила ее дар и никогда не переставала его ценить.
В этом благородном и уважительном отношении была и доля невольной зависти к поэтическому таланту подруги. Однако Парнок держалась в стороне от прямого литературного состязания с Цветаевой.
Не задумываясь о том, что подумают люди зимой женщины отправились вместе в путешествие. Они посетили Святогорье, Ростов, Коктебель. Цветаева не обращала ни на кого внимания, ей нравилось быть особенной, не такой как все.
За эту дрожь, за то, что — неужели
Мне снится сон? —
За эту ироническую прелесть,
Что Вы — не он.
Сергей Эфрон знал о Парнок и терпеливо ждал, когда пагубная страсть пройдет. Не дождавшись, он уехал на войну. Несмотря ни на что, Цветаева искренне любила своего мужа и переживала за него, как бы ни было это странно.
К моменту встречи с Парнок Марина уже была матерью, но в душе оставалась маленьким ребенком, который ищет заботы, ласки и нежности. Она существовала в собственном иллюзорном поэтическом мире.
В какой-то степени София представала для Цветаевой в образе нежной матери.
Стихотворения Цветаевой, посвященные Парнок, позволяют проследить нарастание у нее двойственных ощущений. Нарастающее искушение страсти угрожало ей и ее облику чистого «спартанского ребенка», который она тщательно оберегала. Поэтесса почувствовала, что теряет контроль над их отношениями, и преисполнилась ненависти и злобы. С этого момента враждебные чувства движут ею больше, чем любовь.
Отношения Цветаевой и Парнок продлились год. Зимой 1916 года Марина, придя в гости к подруге, обнаружила у нее другую женщину. Ей стало невероятно больно, но гордость была сильнее. Внешне она показывала равнодушие, даже когда узнала о смерти Парнок. Но это была лишь видимость.
Повторю в канун разлуки,
Под конец любви,
Что любила эти руки
Властные твои
От прошлого никуда не убежать, и Парнок оставила ярчайший след в творчестве Марины Цветаевой.
Благодаря своей музе поэтесса подарила миру лучшие стихотворения раннего периода.
Материал подготовила Ирина Борисенко
Гадкий утенок Presse
Остров — земля, которой нет, с которой нельзя уйти, которую ты должен любить, потому что ты обречен на нее. Место, из которого все видно, из которого ничего нельзя сделать.
— Марина Цветаева (тр. Адора Филипс и Гаэль Коган), Письмо к амазонке
Я люблю, когда все грустно и весело, потому что я грустная и веселая, но, конечно, это не полезно. Это бесполезно как общественная или литературная позиция, потому что хочется опровергнуть смешение этих качеств: Садгай. Гайсад. Я не хочу, чтобы одно предикатировало другое. Я не хочу этого сентиментального фатализма о невозможности странной любви, сплавляющей желание и скорбь. Но вот он, неразрывно связанный с моей самостью (и поэтикой) и опытом. Это также, кажется, относится и к опыту Марины Цветаевой, трансгрессивной русской поэтессы начала 20-го века и автора «Письма к Амазонке».
«Письмо» — это эссе, форма, которая уже странным образом нарушает границу между публичным и личным текстом. Цветаева обращается к Натали Клиффорд Барни, богатой американской экспатриантке, живущей в Париже, отвечая в 1932 году на «Мысли амазонки» Барни 1920 года, в которых Барни воспевает и ценит ее лесбиянство. Барни (несмотря на ее положение сексуального иконоборца или, возможно, из-за нее) была заметной фигурой на парижской литературной сцене и с 1919 года проводила салоны в своем доме.по 1968 год. Цветаева столкнулась с Барни после того, как приехала в Париж в качестве беженца в 1925 году с мужем и дочерью. Цветаева, нуждаясь в поддержке, должна была знать о ресурсах и привычке Барни помогать горе-писателям. Хотя это, безусловно, повлияло на их отношения, они также были связаны как freres fèminines (фраза Барни) — женщины с глубокой эмоциональной и эротической связью с другими женщинами. Цветаева была связана с несколькими поэтическими светилами, но эмоциональным ядром «Письма к Амазонке» являются ее отношения с поэтессой Софьей Парнок, напряженная любовная связь, длившаяся с 1914-1916.
Парнок был старше Цветаевой на 5 лет; обычное повествование состоит в том, что пожилая женщина соблазнила ее. Дело стало достоянием общественности и было болезненным для мужа Цветаевой. Обе женщины активизировали друг друга как музы, и, несмотря на межличностную и политическую нестабильность, которая в конечном итоге разделила их, они, кажется, остались главными фигурами в эмоциональной жизни друг друга.
Не знаю, эта книга странная. Даже для меня, члена Команды Грусти, странно наблюдать, как кто-то так воюет со своей радостью. Сближение с Барни имеет смысл для Цветаевой. Играть во флирт, в некоторое подчеркивание их общей идеализированной страсти к лесбийским отношениям имеет смысл. Но Цветаева настаивает на том, что лесбиянство нежизнеспособно. В конечном счете, пишет она, лесбийские отношения рушатся из-за врожденных желаний «нормальных женщин» к семье и продолжению рода. Эссе обращается к ребенку, к желанию воспроизвести в ребенке любовника, как к неопровержимому краеугольному камню эмоциональной жизни женщины.
Я согласен с рецензентами, которые находят это разочаровывающим. Максимчук и Розочинский, пишущие в LARB, утверждают, что Цветаева упускает из виду утверждение Сократа о том, что однополые союзы приводят к небиологическому потомству, такому как теория, искусство и героические поступки. Эмма Браун Сандерс, пишущая для Full Stop, нападает на Цветаеву за ее формулировку, предполагающую, что лесбиянство является выбором, утверждая, что привилегированное происхождение Цветаевой не позволяет ей оценить уникальность ее собственного опыта, вместо этого предполагая, что ее конкретные несовершенные отношения имели универсальные качества. Скажу, что с этой книгой трудно не поспорить. Я воспринял это немного лично.
Что меня смущает в заключении Цветаевой, так это то, что она человек ослепительного ума, способный на прыжки и боковые, ассоциативные движения. Это ясно видно из ее стихов. Из «Стихотворений в Чехословакию» (тр. Каминский/Валентин):
Черная гора
загораживает земной свет.
Время-время-время
вернуть Богу его билет.
Я отказываюсь быть. В
сумасшедший дом нелюдей
Я отказываюсь жить. плавать
на ток человеческих позвоночников.
…
•
, которые они взяли — необычно — и приняли —
взяли горы — и взяли свои внутренности,
они взяли уголь, и сталь, которую они взяли,
они взяли на себя инициативу и кристально.
И сахар взяли, и клевер взяли,
взяли Запад, взяли Север,
взяли улей, взяли стог сена
via Poetry Foundation
Как может эта особа, такая явно смелая и дикая, довольствоваться утверждением, что лесбиянство подчиняется законам природы, когда ее собственный опыт должен был показать ей обратное? Как она может смириться, чтобы сказать;
Любовь сама по себе детство. Любовники — дети. Детей не рожать… Любовью не проживешь. Единственное, что переживает любовь, — это ребенок.
В своем предисловии Кэтрин Чепела отмечает, что некоторые части этого аргумента являются пророческими, поскольку движение за права ЛГБТ в основном сосредоточено на политике респектабельности в обмен на ассимиляцию — однополые браки, усыновление, повышение ценности гетеросексуальных семейных систем путем подражания им.
(брутто)
Что позволяет сделать этот текст интересным для меня, несмотря на его раздражающие качества, так это ощущение, что я наблюдаю за блестящим, страстным человеком, воюющим с самим собой. Есть несколько текстов, которые очень важны для меня как писателя, из движения Черных Искусств, где первичное эмоциональное действие смутно похоже: интернализированный расизм, превращающийся в насильственную атаку на себя. Такое ощущение, что я вижу что-то запретное, что-то личное. Интересно, сколько я могу смотреть, как кто-то ненавидит себя, читая «Смешной дом негра» или «Раба» Бараки. Хотя Цветаева сталкивается с различным общественным давлением и не позволяет себе такого же уровня эмоциональной прямоты, отвержение и стирание себя ощущаются одинаково. Она использует огромный и элементарный язык, который делает его фатальным и безличным. Ближе к концу Письма к Амазонке:
К вечеру гора полностью стекает к своей вершине. Когда наступает ночь, наступает пик. Кажется, что его потоки текут вспять.
Ночью она приходит в себя.
…
Плакучая ива! Скорбная ива! Верба, тело и душа женщины! Скорбный затылок шеи ивы. Седые волосы перед лицом, так что больше ничего не видно. Седые волосы подметают лицо земли…
(стр. 30)
Ночью она приходит в себя. Здесь, у писателей Черных Искусств, о которых я упоминал, есть схожее качество ядовитой тайны, которую писатель одновременно пытается раскрыть и пытается раскрыть. держать в тайне даже для самих себя. Помимо разницы в тоне, между этими видами самоатаки есть еще одно важное различие: Цветаева получает от этого отрицания себя некую безопасность. Женщина, которая любит женщин и способна прекратить или, по крайней мере, прекратить сексуальные отношения с женщинами, может быть вновь принята в общество. Она может стать невидимой в рамках гетеропатриархата, в то время как Барака и Эдриенн Кеннеди никогда не могли стать настолько невидимыми, чтобы их можно было комфортно включить в расовый ландшафт Америки. Цветаева показывает некоторое сожаление о том, что гетеросексуальным связям не хватает убедительной глубины и полноты лесбийских отношений, но она никогда не признается в безопасности, легкости и невидимости, которые дает возвращение к гетеросексуальному браку.
Она считает это возвращение к обычной семье предрешенным, продолжением трагической неустойчивости лесбийских отношений. И это вызывает во мне что-то вроде жалости к этому свирепому обреченному существу. Она утешает себя ненадежностью своей жизни в бедности, своим статусом беженца, своим сожалеющим браком. По крайней мере, в сфере собственной сексуальности она может защитить себя, хотя и путем обезображивания и изоляции. Выиграла ли она, таким образом, печальную веселость, заявив о том, что ее собственное стирание — это свобода действий? — Зачем она пришла? – в скобках спрашивает она. «Навредить себе. Иногда это все, что у нас остается». (стр. 23)
— C. Bain
Бюллетень Backlist — это еженедельная колонка о названиях из бэк-каталога UDP, курируемая и написанная Apprentices.
10-16 — 15:03 — 7 заметок
- uglyducklingpresse разместил это
Бузина темная Ветка: Стихи Марины Цветаевой
Ветвь темной бузины — результат сотрудничества двух живых поэтов и одного мертвого, но полностью присутствующего.
Илья Каминский родился в Одессе (бывший Советский Союз, Украина), выучил английский язык в возрасте 16 лет, когда его семья иммигрировала в Соединенные Штаты. Жан Валентайн — поэт, путешествующий между невидимыми мирами и этой планетой. Ее отношение к поэзии, как свет к воздуху. Марина Цветаева родилась в 189 г.2 в Москве. Она умерла в возрасте 48 лет в результате самоубийства, пережив глубокие страдания и потери; заполнив горы тетрадей стихами, прозой и пьесами.
«Перевод», — говорит Уиллис Барнстоун в «Азбуке перевода поэзии», — это искусство между языками, и дитя, рожденное этим искусством, вечно живет между домом и чужим городом. Оказавшись за границей, в новом одеянии, сирота вспоминает или прячет старый город и предстает новым и другим». Как ни парадоксально (если не тревожно): родить сироту. Как навязчиво то, что в своем «Послесловии» Каминский пишет: «Девочкой [Цветаевой] она мечтала быть усыновленной чертом на московских улицах, быть чертовой сиротой». Она путешествовала и жила в Европе, свободно говорила на нескольких языках и переводила стихи, в том числе свои собственные (на французский язык) 9.
«Читать стихи в переводе — все равно, что целоваться сквозь вуаль», — писал еврейский поэт Хаим Нахман Бялик, живший (как и Камински) в Одессе. Но когда поэт переводит, разве она не любит стихотворение? Она ласкает, проникает. Вкусы и запахи. Возможно, занимаясь любовью с собственным мужем, ее мысли увлеклись своей навязчивой идеей — стихотворением. Она страдает от своего идиосинкразического чувства верности. Поэт-переводчик увлечен своим безответным возлюбленным, стихотворением. Ему суждено раскрыть секреты на другом языке. Оба поэта уступают, сливаются.
В стихотворении «Я счастлив жить просто» Валентин и Цваэтаева духовно слиты. Для тех, кто знает и любит Жан Валентайн и ее работу, это приносит радость:
Я счастлив жить просто
как часы или календарь.
Или женщина, худая,
потерянная — как всякое существо. Знать
дух мой возлюбленный. Прибыть на землю — стремителен
, как луч света, или взгляд.
Жить так, как я пишу: щадить — так
Каминский объясняет, почему он и Валентин называют свой проект «чтением» в своем «Послесловии»:
На самом деле мы с Джин Валентайн не утверждаем, что мы ее переводили. Переводить — значит жить. Значение слова экстаз — стоять вне своего тела. Этого мы не утверждаем. (Мы бы хотели, чтобы мы когда-нибудь смогли.) Джин Валентайн и я утверждаем, что мы два поэта, которые влюбились в третью и провели два года, читая ее вместе… Эти стихи — фрагменты, заметки на полях. «Сотрите все, что вы написали, — говорит Мандельштам, — но оставьте записи на полях».
Что случилось, когда эти гениальные поэты «читали» Цветаеву? Они приходили к ней во сне? Я представляю многочисленные ночные перелеты, много стаканов чая. Делая то, что у них получается лучше всего, они варили, обтачивали, пряли, придумывали и вырезали стихи с музыкой, внутренней рифмой, новыми сложными словами («темное золото» и «чудесные силы»), искусно расставляли тире в стиле Дикинсона и многое другое.
«Новогоднее письмо» — это радостная и задорная (даже смешная) элегия Райнеру Марии Рильке с кучей вопросительных и восклицательных знаков.
Две строфы:
С новой землей, Райнер, город, Райнер!
Счастливый самый дальний плащ из всех увиденных—
Счастливый новый глаз, Райнер, ухо, ухо, Райнер!
Небо похоже на заснеженный амфитеатр?
Правда ли то, что я знал, что Бог — это растущий баобаб? А Бог не
потерял? Другой Бог над ним? А над ним, дальше
вверх, еще один?
«Из «Стихотворений для Блока», потрясающе точное образное стихотворение, глубоко врезающееся в память. (первая строфа):
Твое имя — птица в моей руке,
льдинка на языке.
Быстрое раскрытие губ.
Ваше имя — четыре буквы.
Мяч, пойманный в полете,
Серебряный колокольчик во рту.
«Попытка ревности» («Как твоя жизнь с обычной/женщиной?») остроумна, остроумна и поразительно современна. И в высшей степени занимательно! Вот две строфы:
Как жизнь у туриста
на земле? Ее ребро (ты ее любишь?)
—по душе?
Это жизнь? Вы кашляете?
Вы напеваете, чтобы заглушить мышей в голове?
«Откуда такая нежность?» это сладкая, трогательная песня.
Вопрос повторяется в каждом из четырех четверостиший с прекрасными эмоциональными сдвигами.
Но я никогда не слышал таких слов
В ночи
(откуда такая нежность?)
с головой на твоей груди, отдохни.
Многие внесли свой вклад в этот том, в том числе выдающиеся деятели, вызванные из русского прошлого. В этот ветреный январский день я вижу, как они все сгрудились вокруг Марины Цветаевой, источника творческой энергии и огня. В порядке появления (кроме Валентина и Каминского): В.С. Мервин (похвала), Стефани Сандлер (вступление), Анна Ахматова (эпиграфом служит ее стихотворение «Нас четверо») и ее переводчики Стэнли Куниц и Макс Хейворд. В задней обложке этого визуально великолепного, прекрасно оформленного тома находится компакт-диск. Стихи Цветаевой, блестяще и смело прочитанные на русском языке поэтами Паулиной Барсковой и Вальжиной Морт, добавляют мощное измерение проекту голосом, перформансом, предлагая прямое, аутентичное переживание звуков и языка, незнакомых не говорящим по-русски.
Присутствуют четыре великих русских поэта. Вы можете услышать, как они дышат. Здесь Мандельштам и Пастернак, греют руки у огня. Вызываются другие, проступающие сквозь туман: Рильке и русский поэт Александр Блок в одном из цветаевских циклов стихов к нему. Название книги происходит от строк стихотворения Ахматовой:
– О, смотри! – эта свежая ветка бузины
Как письмо от Марины по почте.
Такое ощущение, что Валентин и Каминский вселились в поэзию Цветаевой, если не в ее душу. «Чтение» преображает, поскольку стихи поглощаются читателем разными способами. Действительно, эта книга — дань уважения. Валентин и Каминский с нежностью и душевной цельностью создали цветевоцентрический мир в великолепных стихах и обрывках прозы. Сквозь пелену целую тебя, Марина Цветаева.
Эллен Миллер-Мак имеет степень магистра поэзии Университета Дрю. Ее работы были опубликованы или будут опубликованы в журналах 5 AM, Valparaiso Poetry Review, Rattle, Verse Wisconsin и Bookslut.