почему брак Анны Ахматовой и Николая Гумилева был несчастным
Николай Гумилев был первым мужем Анны Ахматовой. Поэт очень долго и настойчиво добивался возлюбленной, пока наконец не услышал от нее заветное «да». Однако брак пары оказался несчастным.
Теги:Evergreen
Невзаимная любовь
Не занимайтесь самолечением! В наших статьях мы собираем последние научные данные и мнения авторитетных экспертов в области здоровья. Но помните: поставить диагноз и назначить лечение может только врач.
Анна Ахматова и Николай Гумилев познакомились в 1903 году во время учебы в Царскосельской гимназии. Тогда они были очень юны (Гумилеву исполнилось 17 лет, а Ахматовой — 14) и страстно увлекались литературой. Ахматова, совсем не похожая на сверстниц, покорила Гумилева. Он влюбился в нее с первого взгляда, однако Анна ему взаимностью не ответила — к Гумилеву она относилась как к другу.
Гумилев посвящал Ахматовой стихи, называя ее то «русалкой», то «богиней», то «музой», и не оставлял надежды добиться ее любви.
Анна, впрочем, Николая не отталкивала и они много времени проводили вместе, но ее сердце было занято другим молодым человеком.
Три отказа
РЕКЛАМА – ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕКогда Гумилев сделал Ахматовой предложение, услышал в ответ отказ. С разбитым сердцем он покинул Россию и отправился учиться в Сорбонну.
Анна тем временем вскоре стала чувствовать, что ей не хватает Николая. Измученная тоской, она написала ему письмо, в котором сообщила, как ей одиноко. Гумилев увидел в письме надежду и сразу приехал к ней в Крым, где опять сделал ей предложение. Но в ответ снова услышал категоричное «нет». Ахматова говорила, что отказала ему из-за дурного предзнаменования — во время прогулки с Гумилевым по пляжу поэтесса увидела на берегу дельфинов, что сочла плохим знаком.
Гумилев тяжело переживал отказ возлюбленной. Он вернулся во Францию, где попытался покончить с собой. К счастью, попытка оказалась неудачной.
Вскоре настойчивый поэт написал Анне письмо, в котором в очередной раз позвал ее замуж.
Но Ахматова была непреклонна — поэтесса и сама тогда была безответно влюблена и очень страдала. Поэт опять попробовал свести счеты с жизнью, но его вновь спасли.
Восстанавливать душевное равновесие Гумилев отправился в Африку, где, как полагал поэт, он смог бы забыть возлюбленную. На время ему это действительно удалось — Гумилев повстречал поэтессу Елизавету Дмитриеву, с которой у нее начался роман. Но и тут его ждала неудача: Дмитриева влюбилась в другого и бросила Гумилева.
Несчастный брак
Через год Гумилев вернулся на родину. Николай стал часто видеться с Анной — к удивлению многих они внезапно объявила о помолвке. Ахматова до конца так и не была уверена в своих чувствах — подруге поэтесса писала, что не знает, любит ли она Гумилева.
В 1910 году пара поженилась. В долговечность этого союза мало кто верил, родные Ахматовой и вовсе проигнорировали венчание.
В браке быстро начались проблемы. Через два года у пары родился сын Лев, однако его рождение не укрепило отношения.
Гумилев часто путешествовал, оставляя жену одну, и открыто ей изменял. Впрочем, перед свадьбой супруги договорилась, что признаются друг другу в измене, если она случится. Однако это им не помогло. «Хуже не бывает. Хочу смерти. Если бы я умела плакать», — писала Ахматова подруге.
Сына пары воспитывала мама Гумилева, которая не чаяла души во внуке.
Несчастный брак нашел отражение и в творчестве Ахматовой, которая посвящала мужу стихи:
Он любил…
Он любил три вещи на свете:
За вечерней пенье, белых павлинов
И стертые карты Америки.
Не любил, когда плачут дети,
И женской истерики.
А я была его женой.
Но и поэтесса не была верна своему супругу. Когда Гумилев ушел на фронт во время Первой мировой, Ахматова начала крутить романы на стороне.
Вернувшись домой, Николай надеялся восстановить отношения с супругой. Но Анна сообщила, что уходит от него к другому — ее избранником стал поэт и переводчик Владимир Шилейко.
В 1918 году Ахматова и Гумилев развелись. «Если она и любила меня, то очень скоро разлюбила. Мы абсолютно не подходили друг другу. А как восхитительно все начиналось, и как я был счастлив! Я мечтал, чтобы она была не только моей женой, но и моим другом и веселым товарищем. Ей же хотелось мучить и терзать меня, устраивать бурные сцены ревности с объяснениями и бурными же примирениями», — признавался Гумилев.
«На двоих одна душа»
В 1921 году Николая Гумилева расстреляли. Когда об этом узнала Ахматова, она сразу отправилась в Ленинград на панихиду. К бывшему мужу поэтесса испытывала теплые чувства. После трагической гибели Гумилева Ахматова издавала его произведения и сотрудничала с биографами поэта. Она называла себя его вдовой и до самой смерти посвящала ему стихи:
Что ты бродишь неприкаянный,
Что глядишь ты не дыша?
Верно, понял: крепко спаяна
На двоих одна душа.
История любви: Анна Ахматова и Николай Гумилёв | Персона | Культура
Роман Анны Ахматовой и Николая Гумилёва скорее был похож на игру в кошки-мышки, чем на отношения двух любящих людей.
Он — поэт со сложным внутренним миром, обожающий Оскара Уайльда и склонный к излишней театральности. Она — поэтесса, свободолюбивая, импульсивная и переменчивая. Её руки он добивался несколько лет и пытался покончить с собой, когда она в очередной раз ему отказывала.
Тихого домашнего счастья у них не вышло: посвящая друг другу стихи, оба «ходили налево», мучались и в итоге расстались. Но именно этот странный союз стал для обоих священным — правда, поняли они это слишком поздно.
«Отечество нам — Царское Село»
Фотография Николая Гумилёва в старших классах гимназии. Фото: Commons.wikimedia.orgСудьбоносная встреча двух начинающих поэтов произошла в Царскосельской гимназии накануне Нового года. Болезненный 17-летний юноша тогда зачитывался Уайльдом, мечтал о чистой любви и пытался создать вокруг себя ореол романтического героя — не понятого и не оценённого. Подражая своему кумиру-англичанину, Гумилёв носил цилиндр, завивал волосы и даже немного подкрашивал губы и глаза — для контраста.
Ане Горенко (фамилию прабабушки Ахматовой поэтесса возьмёт только через несколько лет) тогда было 14. Живая, непосредственная, любящая загорать до ожогов — что в ту эпоху приводило в ужас девушек из высшего света и с благородными манерами, Ахматова казалась полной противоположностью Гумилёву. При этом ученица Царскосельской гимназии, читающая Бодлера в оригинале, намного больше походила на романтическую героиню. Контрастной была даже её внешность: прямые чёрные волосы, светлая, незагорелая зимой кожа и большие светлые глаза.
Гимназист Гумилёв сразу же влюбился. В то время как молоденькая Аня сначала не обратила на поклонника никакого внимания — они с подружками смеялись над немного «чудаковатым» юношей. Но пересекаться Гумилёв и Ахматова начали регулярно — как-никак оба учились в Царском селе и развлекаться ходили в одни и те же места.
Кошки-мышки
Наверное, для Горенко-Ахматовой встречи с Гумилёвым были своеобразной игрой. Ему требовался объект для обожания, и он его нашёл — девушка соглашалась проводить время с ним вместе, но всерьёз не воспринимала.
Ты помнишь, у облачных впадин
С тобою нашли мы карниз,
Где звёзды, как горсть виноградин,
Стремительно падали вниз? <…>
И мы до сих пор не забыли,
Хоть нам и дано забывать,
То время, когда мы любили,
Когда мы умели летать.
Но пока они молоды. 17-летний гимназист называет Ахматову в своих стихах русалкой, а она играет с ним, любя совсем другого человека. Вскоре Гумилёв сделает ей предложение руки и сердца, но Аня его не примет. Это будет первый раз, когда она откажет поэту.
История с дельфинами
После первого отказа Гумилёв постарался забыть свою любимую. Закончив гимназию, он уехал в Париж — продолжать образование. Но немного повзрослевшая Аня Горенко никак не могла определиться: в разговорах с друзьями она то рассказывала, как любит своего отвергнутого поклонника, то смеялась над ним.
После таких «эмоциональных метаний» она отправила Гумилёву письмо — пожаловалась, что теперь никому не нужна и чувствует себя брошенной. Он бросил Париж, вернулся за ней. Причём не в Петербург, а в Крым, куда она переехала.
Он признался ей в любви во время прогулки по берегу моря. Сначала она не ответила, но потом пара увидела двух мёртвых дельфинов, выброшенных на берег. Неизвестно, как повлияло на Ахматову это зрелище, но чуть позже она снова отказывает Гумилёву.
Не повезло в смерти, повезло в любви
Разочарованный поэт укатил обратно в Париж. И решил покончить с собой. Он поехал топиться в курортный городок Турвиль. Но план самоубийства провалился, когда местные жители вызвали полицию. Печального поэта они приняли за бродягу.Восприимчивый Гумилёв решил, что это знак судьбы, и решил предпринять последнюю попытку. Отправил своей любимой письмо, где предложил ещё раз подумать над его предложением. Вот только Ахматова проявила завидное постоянство и в очередной раз — уже в третий — отказала.
Тогда он снова решил покончить с собой в красивом месте — в Булонском лесу. На сей раз Гумилёв выбрал яд. Но его, потерявшего сознание, нашли лесничии — и откачали.
Долгожданный триумф
Спустя год, в конце 1908-го, Гумилёв снова вернулся на родину. И, конечно, встретился с Ахматовой. Нельзя сказать, что именно повлияло на поэтессу, но сердце её оттаяло: в апреле 1910-го пара обвенчалась. Церемония была тихой и скромной; родственники жениха настолько не верили в этот брак, что даже не приехали на свадьбу.
Гумилёв и Ахматова прожили вместе 8 лет. Правда, значительную часть этого времени муж путешествовал, оставляя Анну одну. Через 2 года после свадьбы литератор, который потратил столько лет, чтобы добиться своей музы, влюбился в другую женщину. Для Ахматовой такой поступок был ударом, но семью они разрушать не стали — тем более что вскоре поэтесса родила мужу сына.
Гумилёв по-прежнему путешествовал.
Жена не ждала его дома, сидя у окна: она всё так же выходила в свет, а за внуком начала ухаживать бабушка — мать поэта. Когда началась Первая мировая, Гумилёв ушёл на фронт. У Ахматовой же завязался роман с другим литератором — Борисом Анрепом
Сложно сказать, кто из них двоих больше виноват в том, что брак рассыпался, и кто из них изменил первым. Но когда 35-летнего поэта расстреляли большевики, именно Ахматова хлопотала об издании его стихов и хранила рукописи, посвящала погибшему произведения. Вот такая игра в кошки-мышки: при жизни поэтесса терзала будущего мужа своими отказами, а после его смерти, будучи замужем за другим, стала для него идеальной супругой.
Лев Гумилев: страсть, Путин и власть
Ежегодное обращение Владимира Путина к Федеральному собранию, которое ежегодно произносится в сверкающем Георгиевском зале Кремля, представляет собой праздник величия, украшенный хрустальными люстрами и транслируемый в прямом эфире по телевидению.
Более 600 высокопоставленных лиц заполняют зал в костюмированных нарядах: элегантные дизайнерские костюмы, головные уборы национальных меньшинств, лакированные башни из волос, платья Шанель, рясы, тюрбаны, погоны, всевозможные косы и нелепо высокие остроконечные шапки. Неловко сидя на маленьких белых стульях с жесткими спинками, собравшиеся высокопоставленные лица знают, что их ждут три часа изнурительного ораторского искусства.
Когда президент выходит на сцену, публика бурно и продолжительно аплодирует. Отобранная элита России заполняет зал, зная, что их карьера, их доходы, их собственность и их будущее зависят от одного человека, и что эта речь будет содержать важные подсказки о том, в каком направлении движется их состояние.
Госслужащие ловят каждое слово Путина, чтобы услышать, какие программы будут финансироваться, а какие нет. Кремленологи следят за тем, кто рядом с кем сидит. Журналисты надеются, что Путин скажет что-нибудь угрожающее или непристойное (он часто так и делает), и это за считанные секунды станет хэштегом в Твиттере.
А в декабре 2012 года все следили за тем, сможет ли Путин, который заметно прихрамывал во время встречи с президентом Израиля Шимоном Пересом и, по слухам, был нездоров, выдержать речь.
Да, но почти никто не обратил внимания на самое главное в нем: на мимолетное упоминание непонятного обрусевшего латинского термина, брошенное в речь минут на пятом: «Хотелось бы, чтобы мы все ясно поняли, что Ближайшие годы будут решающими», — сказал Путин, намекая, как он часто делает, на какое-то крупное бедствие в будущем. «Кто возьмет на себя инициативу, а кто останется на периферии и неминуемо потеряет свою самостоятельность, будет зависеть не только от экономического потенциала, но прежде всего от воли каждой нации, от ее внутренней энергии, которую Лев Гумилев назвал пассионарность : способность двигаться вперед и принимать изменения».
Мимолетное упоминание Путиным покойного российского историка Льва Гумилева и это странное слово пассионарность мало что значило для непосвященных; но для тех, кто знаком с консервативными теориями национализма, которые драматически проникли в российскую политику после окончания холодной войны, это многое значило.
Это был классический кремлевский сигнал, известный в американской политике как «собачий свисток», который использовался для передачи определенным группам сообщения, которое могли услышать только они. Это был способ в отрицательных выражениях заявить о том, чего Путин, вероятно, не мог сказать прямо, — о том, что определенные круги внутри государства пользуются его пониманием и поддержкой.
Слово пассионарность трудно поддается простому переводу (пассионарность? пассионизм?), но те немногие, кто знал его происхождение, сразу обратили на него внимание. Прошло семь месяцев после инаугурации Путина на третий срок в качестве президента России, и он подавал тонкий сигнал элите о том, что новые идеи пришли к власти вместе с ним. Идеи, которые всего несколько лет назад могли бы считаться маргинальными или даже безумными, внезапно стали якорем его самой важной речи года. И эти идеи прояснились 15 месяцев спустя, в марте 2014 года, когда российские солдаты незаметно захватили аэропорты и транспортные узлы по всему Крыму, запустив эффект домино, который привел к войне на востоке Украины.
Вместо вежливого, неидеологического гражданского патриотизма, характерного для предыдущих двух десятилетий, Путин восхвалял бьющий грудью национализм, боевые достоинства самопожертвования, дисциплины, верности и доблести.
Путинское определение «пассионарности» (от латинского слова passio ) было несколько подчищено. «Движение вперед и принятие перемен» — это один из способов выразить то, что имел в виду Гумилев, хотя более точным было бы что-то вроде «способности к страданию». Это было слово с аллюзиями на Новый Завет и распятие, придуманное Гумилевым за 14 лет его пребывания в сибирских лагерях. В 1939 году, копая Беломорканал и ежедневно наблюдая, как заключенные умирают от истощения и переохлаждения, Гумилев изобрел свою теорию пассионарность . Определяющей чертой величия, как он напишет в книге « Этногенез и биосфера », которая обосновала его идеи (написанной в 1979 году и распространявшейся в самиздате до 1989 года), была жертвенность.
Наблюдение за заключенными, вынужденными вести себя как звери, чтобы выжить, научило его тому, что добродетели общества, дружбы и братства являются не признаком человеческого прогресса, а инстинктивным стремлением, общим для всех людей во все времена, отличать нас от них.
.
Работая историком с конца 1950-х до конца жизни, Гумилев стал известным специалистом по степным племенам внутренней Евразии: скифам, хунну, гуннам, тюркам, хитаям, тангутам и монголам. В их истории зафиксирован не прогресс просвещения и разума, а скорее бесконечный цикл миграций, завоеваний и геноцида. Каждые несколько сотен лет кочевники уходили из степей, грабили цветущие королевства Европы, Ближнего Востока или Азии, а затем исчезали в тумане истории так же быстро, как и появились. Победителями в этой борьбе стали не те общества, которые лидировали в мире по технологиям, богатству и разуму. Вместо этого у них было то, что Макиавелли описал как virtù , или боевой дух, в то время как средневековый арабский философ Ибн Халдун описывал племенную солидарность кочевых набегов на цивилизованные города как asabiyya .
Для Гумилева это была пассионарность .
В этой идее был зародыш нового русского национализма. В более поздние годы Гумилев прославлял евразийство, теорию, разработанную в 1920-х годах русскими ссыльными. Ностальгия по родине и травма, нанесенная большевистской революцией, заставили их отвергнуть идею о том, что Россия когда-либо может стать западной и буржуазной. Вместо этого, писали они, своим наследием он больше обязан свирепым кочевникам и степным племенам Евразии. Просвещение в виде передовых европейских социальных теорий довело Россию до геноцида и разрухи, а в дикости гуннов, тюрков, монголов была гармония. Степные земли и леса внутреннего континента традиционно находились под властью единого завоевательного имперского знамени. Русские, писали они, а теперь и Гумилев, были последним воплощением этого вневременного континентального единства.
Молодой Лев с родителями, поэтами Николаем Гумилевым и Анной Ахматовой, c1913 © akhmatova.org Теории Гумилева стали эталоном для целого поколения сторонников жесткой линии в России, которые видят в его книгах шаблон для синтеза национализма и интернационализма, который мог бы стать основополагающей идеей новой Евразии, единственной политической единицы, обладающей во многом теми же границами, что и СССР.
Евразийство Гумилева, модное словечко в официальных кругах, вдохновило Путина на создание Евразийского союза, видение, впервые изложенное в октябре 2011 года, через неделю после того, как он объявил о своем намерении вернуться на пост президента Российской Федерации. Россия, сказал Путин, присоединится к своим бывшим советским субъектам в союзе, «который не будет похож на другие предыдущие союзы». Однако мало кто сомневается в том, что цель нового союза — вернуть регион под контроль Кремля.
Парадоксально, что видение нового союза было предложено кем-то, кто так много пострадал от рук старого. Лев Гумилев был сыном двух известных русских поэтов, Николая Гумилева, расстрелянного большевиками в 1921 году, и Анны Ахматовой, совести русского народа в самые мрачные дни сталинских репрессий. Он также был героем одного из величайших стихотворений 20-го века «Реквием».
Это было в 1938 году, в разгар сталинского террора, когда Льва, студента Ленинградского университета, арестовали в комнате общежития и отправили в арктический трудовой лагерь.
17 месяцев его мать стояла в очередях и писала письма в милицию, умоляя их рассказать ей о судьбе ее сына. Ее борьба увековечена в «Реквиеме», ее самом известном произведении. Чередуя элегию, причитание и свидетельство, она достигает кульминации в своей самой известной строфе:
17 месяцев я кричу,
Зову тебя домой.
Я бросился к ногам палача,
Ты мой сын и мой ужас.
Лев мельком появляется в нескольких других стихотворениях Ахматовой, в то время как в его творчестве она занимает важное место. Каждый был тяжелым бременем для другого. Ахматова знала, что любые ее проступки аукнулись на ее сыне, и поэтому само его существование сковывало ее творческую свободу: она не могла не видеть в нем огромную ответственность и обузу своего поэтического дара, от которого — ради него — она отказывалась. пользоваться десятилетиями.
В годы советской идеологии, подчеркивавшей самоотверженный коллективизм и воющих, широкогрудых героев, поэзия Ахматовой — с ее личной любовью, отчаянием и нежной тоской — была подрывной.
Это был ее парадокс: безжалостная огласка, которую она придавала своей личной жизни. Это беспокоило Льва, героя «Реквиема», который любил указывать, что хотя речь идет о его смерти, поэма в основном о ней.
«Я знаю, в чем проблема», — пожаловался он своей бывшей любовнице и подруге на всю жизнь Эмме Герштейн. «Ее поэтическая натура делает ее ужасно ленивой и эгоистичной». . . для нее моя смерть будет поводом для какой-нибудь надгробной поэмы: как она бедна, потеряла сына. Больше ничего.»
Привязанность Гумилева к Ахматовой кажется граничащей с невротической. Он закатывал истерики (даже в свои сорок с небольшим), если она игнорировала его, иногда упрекая или жалуясь на нее в своих письмах («Мама мне не пишет. Мне кажется, я снова стал жертвой психологических игр»). Он также сильно ревновал ее к другим мужьям и любовникам после смерти отца. После их первой встречи Герштейн сказал о Гумилеве, что он «не интересовался девушками. Он обожал свою мать». Возможно, это совпадение, но Гумилев женился только в 1967 лет, через год после смерти его матери.
В своей автобиографии Герштейн сказала, что, по ее мнению, его политические сочинения были сформулированы после смерти Ахматовой, «заменив его мать».
Будучи сыном Ахматовой и Николая Гумилева, Лев вырос с чувством собственного достоинства, но от него требовалось оправдать их ожидания. Все имена, которые впоследствии станут синонимами современной русской поэзии, — Борис Пастернак, Осип Мандельштам, Марина Цветаева — были близкими друзьями его матери и отца. Но самым судьбоносным для Гумилева стало знакомство с Мандельштамом.
В 1933 году сталинская террористическая машина начала действовать по всему СССР. Интеллигенция, уже жившая в изоляции и нищете, стала жить в страхе. Они отступили к приглушенным дискуссиям на кухнях, но даже там они не были в безопасности. В том же году Мандельштам сочинил о диктаторе настолько убийственно смешное и оскорбительное стихотворение, что решил его не записывать.
Вместо этого он заставил свою жену и Герштейна запомнить это. Гумилев был одним из первых «слушателей» Мандельштама, по словам жены последнего Надежды, — одним из тех, кому поэт читал готовое произведение, чтобы получить первую реакцию. Она писала: «Так получилось, что все первые слушатели М. [Мандельштама] трагически кончились». Вскоре стихотворение разошлось, и всех, кто его слышал, одного за другим вызвали на допрос, в том числе и Гумилева. Вмешательство Пастернака, похоже, спасло жизнь Гумилеву после его ареста в 1935, но в 1938 году его снова арестовали и отправили в трудовой лагерь на рытье Беломорканала на крайнем севере России вместе с двумя другими «сообщниками», которые под пытками назвали друг друга членами террористической ячейки.
Гумилев внимательно следил за своей судьбой и судьбой товарищей «зэков» — жаргонное название заключенных. Позже, в серии журнальных статей и интервью, он с большим интересом и несколько странной отстраненностью рассказывал о том, как люди, взаимодействующие друг с другом, стремительно приближались к изначальному состоянию выживания.
Его теории о роли «природы» в социальных отношениях станут основой его более поздней академической карьеры. Какие типы отношений формировались у мужчин в состоянии чистой конкуренции за выживание? Лагерная жизнь была его лабораторией. И постепенно он пришел к пониманию того, что жизнь среди заключенных, хотя и жестокая и жестокая, не совсем гоббсовская — война всех против всех. Существовали определенные «законы» социальной организации, казавшиеся незыблемыми.
Гумилев заметил, что зэков , независимо от происхождения, образования и культурного уровня, проявляли склонность объединяться в небольшие группы по два-четыре человека. «Это настоящие консорциумы, — писал он, — члены которых обязаны помогать друг другу. Состав такой группы зависит от внутренней симпатии ее членов друг к другу». Члены этих небольших групп также защищали и приносили жертвы друг другу.
Этот процесс отделения порядка от хаоса, как он отметил, был универсальным. Например, половина заключенных лагеря были «уголовниками», то есть осужденными за обычные преступления, а не за политические, как это было у Гумилева и его окружения.
Но и среди уголовников была тенденция отличать беззаконников от законопослушных: уголовники делились на урки — преступников, подчинявшихся «законам», неформальному кодексу уголовников, — и «хулиганов», не подчинявшихся. Возникновение общественного порядка из хаоса, свидетелем которого стал Гумилев, произвело на него глубокое впечатление и составило центральную часть теории истории, сделавшей его знаменитым.
Продолжая рубить бревна в вечной мерзлоте, наблюдая, как его сокамерники умирают от истощения и переохлаждения, он постепенно увлекся иррациональным в истории. Одним из примеров, который он часто упоминал в более поздних работах, был поход Александра Македонского через Евразию.
«Мне пришла в голову мысль о мотивах человеческих действий в истории», — сказал он позже. «Почему Александр Македонский проделал весь путь до Индии и Средней Азии, хотя он . . . не могли вернуть добычу из этих стран вплоть до Македонии? Внезапно мне пришло в голову, что что-то толкнуло его, что-то внутри него самого.
Мне открылось, что у человека есть особый импульс, называемый пассионарностью».
Освобожденный в 1956 г. после двух отсидок в Сибири, Гумилев поступил на работу в Институт географии Ленинградского университета. Его первой публикацией стала трилогия по истории степных кочевников: Хунну , о кочевниках, терроризировавших династию Хань Китай, и Древние тюрки и Поиски Воображаемого Царства , о монголах. Но его прозрение по поводу «пассионарности» осталось с ним. На протяжении десятилетий он не уставал рассказывать людям о своем прорыве, биологическом импульсе, толкающем мужчин на иррациональные поступки.
Его теории были в лучшем случае неортодоксальными, а в худшем — весьма эксцентричными. «Пассионарность» у Гумилева есть количественная мера умственной и идейной энергии, находящейся в распоряжении данного народа в данное время.
Он полагал, что его можно рассчитать с помощью впечатляющих уравнений и нанести на график. Он даже присвоил ему символ в качестве математической переменной: пик.
В 1970 году Гумилев опубликовал в журнале «Природа» статью, в которой изложил идею «этноса» — чего-то подобного нации или этнической группе, — которую он охарактеризовал как самый основной элемент мировой истории. : национальная или этническая самоидентификация, которая является «феноменом настолько универсальным, что указывает на его глубокую основу». Опираясь на свои лагерные теории, он утверждал, что этносы — это не социальные явления, а скорее результат биологического инстинкта приобретения «стереотипа поведения» в раннем возрасте. «Нет ни одного человека на земле вне этноса», — любил говорить он. «Все без колебаний ответят на вопрос «кто ты?» «русский», «француз», «перс», «масаи» и т. д.».
Для Гумилева существование этносов было следствием «пассионарности» — инстинкта самоотречения. Что отличает этнос от мешанины языков, религий и исторического опыта, так это общая цель и готовность членов пожертвовать собой ради нее.
Этносы, полагал он, всегда начинают с действий небольшой группы «пассионариев».
Его теория была встречена резкой критикой со стороны советского академического истеблишмента, видевшего в его идеях биологическое объяснение социальных явлений, неприемлемый подход из-за его связи с нацизмом. Чтобы быть справедливым по отношению к Гумилеву, он не разрабатывал теорию национализма с расовой или этнической окраской, а лишь констатировал, что стремление идентифицировать себя с нацией настолько всепроникающе, что оно должно быть неотъемлемой частью человеческой природы.
В то время как его коллеги выступали против него, Гумилев получил поддержку с неожиданной стороны: чиновники из ЦК Коммунистической партии все чаще выступали в его поддержку. Одним из них был Лев Вознесенский, отец которого, будучи ректором Ленинградского университета, разрешил Гумилеву защитить диссертацию в 1949 году, прежде чем он сам подвергся чистке. Вознесенский был одним из сокамерников Гумилева по лагерю и поддерживал с ним связь.
Позже он присоединился к центральному комитету и смог помочь другу своего отца. «Я бы только сказал, что большая часть его работ не увидела бы свет без помощи друзей друзей», — писал Вознесенский в мемуарах.
Но самым могущественным другом Гумилева, который не раз вмешивался от его имени в его частые жестокие стычки с соперничающими учеными, был Анатолий Лукьянов, будущий сторонник жесткой линии, в середине 1970-х занимавший высокий пост в Президиум Верховного Совета. В конце концов он стал председателем центрального комитета, а затем и председателем Верховного Совета.
Гумилев познакомился с Лукьяновым через Вознесенского. Лукьянов, страстный поклонник Ахматовой, предложил Гумилеву помощь в безобразной судебной тяжбе по поводу уничтожения ее архива. С этого времени они поддерживали тесный контакт вплоть до смерти Гумилева в 19 г.92.
Когда я встретил Лукьянова в Москве в 2009 году, он за чаем с пирожными в ресторане «Пушкин» вспоминал о своей дружбе с Гумилевым — убежденным антикоммунистом — и о парадоксе, который это представлялось.
В 1970-х Лукьянов был многообещающим советским бюрократом, сыгравшим важную роль в попытке государственного переворота 1991 года против Михаила Горбачева. Это разрушило его политическую карьеру и отправило его в тюрьму. Но он был сложным человеком. Хотя он был бескомпромиссным марксистом, он боготворил Ахматову. Он даже сделал аудиозапись, как Гумилев читает «Реквием», в конце концов.
Следующие два десятилетия Лукьянов будет защитником Гумилева. Споры с академическим истеблишментом иногда решались телефонным звонком из президиума Верховного Совета или ЦК. «Я всегда мог позвонить ленинградским чиновникам, которые зажимали [работу Гумилева], и они меня слушали», — сказал Лукьянов. «Это не было каким-то большим подвигом с моей стороны; просто я понимал значение Льва Гумилева и его работы».
Для Лукьянова теории Гумилева представляли нечто совершенно оригинальное: не национализм, не марксизм, а скорее третий путь — синтез национализма и интернационализма, подчеркивавший бессознательное сочувствие народов Советского Союза, тысячелетнее единство внутренней Евразии и скрытое недоверие к Западу. «Если охарактеризовать его партийно, — сказал Лукьянов, — Гумилев был интернационалистом. Он считал, что все влияния на русский народ — от половцев, китайцев и монголов — только обогащали нас . . . Среди настоящих коммунистов, знавших марксизм не понаслышке, у Льва Гумилева не было врагов».
Политические убеждения Гумилева теоретически легитимизировали национализм, вырвавшийся из краха коммунизма в конце 1980-х — начале 1990-х годов, создав научную (или псевдонаучную) основу для многих писателей-националистов. Его словарь «пассионарности», «дополнительности», «суперэтноса» и т. д. был поглощен политическим мейнстримом, и его теории стоят сегодня на стыке науки и власти.
Его поддерживали как российские сторонники жесткой линии, так и самопровозглашенные республики. На его наследство претендовали грузинские, киргизские и азербайджанские националисты.
Лукьянов видел в гумилевском евразийстве продолжение СССР. «Дело в том, что евразийство, Евразия и Советский Союз — это совершенно другой мир», — сказал он. «При всем уважении, запад этого не понимает . . . Это огромная территория . . . Климат очень суров, поэтому индивидууму, западному индивидуалисту здесь жить невозможно. Так что был коллективизм — особые отношения».
Для человека, так много потерявшего от рук СССР, Гумилев тем не менее был на удивление озлоблен его распадом. Как и многие его сокамерники, им позже овладел странный патриотизм — необъяснимая верность родине (и даже режиму), укравшая его здоровье, годы и друзей. Это был тип стокгольмского синдрома, который породил необычайно странную ученость.
В жизни Гумилев был сложной фигурой, сопротивляющейся всякой поверхностной идеологической классификации.
Но после смерти его наследие перешло на сторону тех, кто использовал его замечательные и причудливые книги по истории для демагогии. Поскольку его репутация ученого была обеспечена распадом СССР, теории Гумилева вскоре стали учебником для его восстановления.
Чарльз Кловер — пекинский корреспондент FT и бывший глава московского бюро. Его новая книга «Черный ветер, белый снег, подъем нового национализма в России» опубликована издательством Yale University Press 15 марта за 25 фунтов стерлингов; yalebooks.co.uk
Фото: akhmatova.org
Анна и Николай | ПОСЛЕДСТВИЯ СЧАСТЬЯ
В 1903 году четырнадцатилетняя Анна познакомилась с семнадцатилетним Николаем. Она писала стихи с 11 лет, а в 1902 году он опубликовал свою первую книгу стихов.
В 1905 году Николай впервые предложил Анне выйти за него замуж. Однако поженились они через 5 лет, в апреле 1910 года. Перед замужеством Анна писала подруге: «…Я считаю, что судьба моя быть его женой.
Люблю ли я его, не знаю, но мне кажется, что люблю».
Пара провела медовый месяц в Париже. В сентябре 1912 года у них родился сын Лев.
Анна Ахматова, Николай Гумилев и Лев Гумилев
До замужества Николай много путешествовал по Европе и Африке. Из Википедии: «Гумилев был очарован Африкой и ездил туда почти каждый год. Он исследовал, помогая освоению Эфиопии, … и привез в Санкт-Петербургский музей антропологии и этнографии большую коллекцию африканских артефактов».
В это время Николай издал еще две книги стихов. Находясь в Париже, он издавал литературный журнал, и там было опубликовано одно стихотворение Анны.
Вскоре после женитьбы Николай начал бунтовать против ее ограничений. В конце 1910 года он уехал от Анны в шестимесячную поездку в Африку. Анна написала другу, что Николай «потерял к ней страсть».
В отсутствие Николая Анна стала одним из основателей Гильдии поэтов. Ее магнетизм и обаяние привлекали многих великих мужчин. Известно, что с некоторыми из них у Анны были романы.
Николай также был основателем Гильдии поэтов. Чтобы проиллюстрировать их идеалы, он опубликовал два сборника стихов, Жемчуг в 1910 году и Чужое небо в 1912 году.
В 1912 году Гильдия поэтов опубликовала книгу Анны Вечер. .
Анна была признана «новой и яркой молодой писательницей».
«Розарий …появился в марте 1914 года и прочно утвердил ее как одного из самых популярных и востребованных поэтов того времени». (из Википедии).
В то время она «близко сдружилась с Борисом Пастернаком (который, хотя и был женат, много раз делал ей предложения)».
В июле 1914 года Ахматова писала: «Наступают страшные времена. Скоро свежие могилы покроют землю».
1 августа Германия объявила войну России.
Николай добровольно пошел служить в элитный кавалерийский отряд. За проявленное во время войны мужество награжден двумя Георгиевскими крестами.
Книга его стихов о войне «Колчан» вышла в 1916 году.
В 1917 году, когда началась русская революция, Николай служил в русском экспедиционном корпусе в Париже.
Вернулся в Петроград (Санкт-Петербург). Там он издал несколько новых сборников стихов.
В августе 1918 года Анна и Николай развелись.
Вскоре после развода Анна вышла замуж за известного ассириолога и поэта Владимира Шилейко.
Позже она сказала: «Я чувствовала себя такой грязной. Я думал, что это будет похоже на очищение, на поход в монастырь, зная, что ты потеряешь свою свободу».
Чистки не было. У нее завязались романы с театральным режиссером Михаилом Циммерманом и композитором Артуром Лурье.
Николай В 1919 году женился на Анне Николаевне Энгельгардт, дочери известного историка.
Через три года после развода Анны и Николая Николай был расстрелян вместе с еще 61 за государственный заговор.
Анна написала:
«Ужас во мраке все перебирает,
На топор лунный свет ведет.
Зловещий стук за стеной
:
Призрак, вор или крыса…»
Дело против Николая Гумилева и всех остальных было полностью сфабриковано, и все жертвы были реабилитированы российскими властями в 1992 году (через 71 год после их смерти) ).