Марина цветаева отношения с сыном: Кого же на самом деле воспитала Марина Цветаева: неизвестная правда о залюбленном сыне Муре

Содержание

Кого же на самом деле воспитала Марина Цветаева: неизвестная правда о залюбленном сыне Муре

Комсомольская правда

Результаты поиска

ЗвездыКультураКультура: литература

Сергей СЕЛЕДКИН

8 октября 2022 7:00

По мнению исследователей, Марина Ивановна ушла из жизни, чтобы договориться с судьбой за сына

Нет ничего моего, вылитый Марин Цветаев», — так писал о сыне Сергей Эфрон, муж Цветаевой

«Я часто думаю о сыне Марины Цветаевой. Что же такое она вырастила?», — сказала одна популярная телеведущая. Эти слова актуальны и по сей день. С самой Мариной Ивановной все более или менее устаканилось, уже мало кого удивишь откровениями из ее дневников. Но теперь на первый план вышли ее дети. В «Июне» Дмитрия Быкова речь главным образом идет о дочери Цветаевой, Ариадне Эфрон, а относительно свежий документальный роман «Парижские мальчики в сталинской Москве» Сергея Белкова рассказывает о Георгии Эфроне, сыне Марины Ивановны.

Если с Ариадной все понятно и трудно не согласиться с Быковым, считающим дочь Цветаевой лучшей женщиной двадцатого века, то с Георгием сложнее. До сих пор многие называют его эгоистом, виновным в смерти матери, и чуть ли не предателем.

Что такое вырастила Марина Ивановна — рассказывается в книге Белякова. Роман трудно назвать увлекательным или новаторским: это довольно скучная и скомканная компиляция из ранее опубликованного. Но тем не менее, автору удается собрать воедино разрозненные кусочки и создать непредвзятый портрет Георгия Эфрона.

Вылитый Марин Цветаев

Георгий Эфрон (Мур) родился в Чехии, в самый разгар работы Цветаевой над поэмой «Крысолов». Эмиграция судачила о том, что Мур — сын любовника Цветаевой Константина Радзевича, сама Цветаева говорила, что все точно «рассчитала» и отцом был ее муж Сергей Эфрон. Однако вопрос отцовства был неважен: по факту Георгий был прежде всего ее сыном и в нем она видела себя. «В нем нет ничего моего, он вылитый Марин Цветаев», — писал Сергей Эфрон.

Возможно это обстоятельство, да еще в совокупности с тем, Марина Ивановна, безусловно, чувствовала вину за смерть дочери Ирины, — вылилось в неадекватное отношение к сыну. Она залюбливала его, закармливала, как гуся к Рождеству и активно внушала, что именно он главный, а остальные — обслуга.

Показателен эпизод, который любит пересказывать Татьяна Толстая.

— Мур, отойди, ты мне солнышко загораживаешь, — просила сына Цветаевой отдыхающая на пляже женщина.

Безобидная просьба вызывала немедленный скандал:

— Как вы можете такое говорить! — взвилась Марина Ивановна. — Он же САМ солнышко!

Окружающие дивились и судачили.

«Она обожала его по-бабьи, по-плотски», — констатирует дочь философа Карсавина в письмах, опубликованных недавно в журнале «Александровская слобода».

В письмах содержится немало неприглядных подробностей о воспитании Мура. В частности о том, как Цветаева сделала дочь Алю служанкой у маленького брата, не позволяла ей ходить в школу и заниматся своими делами. Как брат в ответ ябедничал на сестру и провоцировал мать, чтобы та надавала Але пощечин.

При этом, — отмечает Карсавина, — мальчика ей было искренне жаль.

Георгий Эфрон

«Она не давала Муру отойти от себя даже на десять шагов, словно, если он удалялся от неё, отрывалась какая-то часть собственного тела… Ему очень хотелось поиграть с детьми, и он шёл к ним, нёс свои игрушки. Но сейчас же раздавался окрик Марины Ивановны: «Мур, не смей давать свои игрушки чужим детям, не смей уходить так далеко, иди сиди тут!» Oн покорно возвращался… Он очень бывал рад, если кто-либо из взрослых обращал на него внимание и соглашался с ним поиграть или просто поговорить. Но и тут окрик: «Мур, иди сюда сейчас же».

Как отмечается в романе Белякова, с той же бесцеремонностью Цветаева вмешивалась и в личную жизнь повзрослевшего сына, указывая, с какой девочкой ему следует дружить, а с какой нет.

Маленький Гаргантюа

Вопрос поглощения пищи тоже был ключевым в воспитании ребенка. Марина Ивановна закармливала сына, причем, часто делая это у всех на виду. Как рассказывает Карсавина, Аля держала ребенка, чтобы тот не вырвался, мать пихала в него кашу, а Мур с отвращением глотал. Неудивительно, что в три года он выглядел на шесть-семь лет, а в шесть — на двенадцать. Сама Цветаева считала сына красавцем, сравнивала с Наполеоном и гордилась, что в четыре с половиной года он весил тридцать два килограмма.

Окружающие гордости матери не разделяли. Кто-то за глаза называл Мура монстром, а кто-то вспоминал с ужасом, что, заглянув в коляску годовалого ребенка видел вовсе не ребенка, а «холеного мужика» с «синими, холодными, злыми глазами».

На фотографиях из начальной школы видно, что Мур был в два раза больше свои одноклассников. Но Дмитрий Быков, по понятным причинам симпатизирующий Муру, придумал ему более поэтичное определение: «Он был настоящим Гаргантюа».

Наверное, неудивительно, что со временем вопрос пищепоглощения начнет занимать ключевое место в дневниках Эфрона. «Только и хочется, что жрать да читать Чехова», — отмечает повзрослевший Мур.

— От такого воспитания он вырос совершенным эгоистом, маленьким монстром эгоизма и упоения самим собой, — пишет Карсавина. Она не одинока в своих суждениях.

Когда сыну было 14, Цветаева переехала в Советский союз, где, как пишет сам Мур, у него началась сложная жизнь.

В романе Белякова удивляют эпизоды, как мать, сама перебивающаяся с копейки на копейку, со скудных гонораров выдает ему деньги, чтобы сын купил себе очередную дорогущую авторучку. Девушка, которая его любит, ворует для Мура хлеб с завода, а он даже не чувствует благодарности. В эвакуации он сам попадается на воровстве, но не чувствует угрызений. Да к тому же всячески избегает перспектив работать.

«За год до смерти Цветаевой Мур записал в дневнике: “Я решил теперь твердо встать на позиции эгоизма”. Так что был он эгоистом не только “тяжелым”, но и принципиальным», — констатирует автор.

«Марина Ивановна правильно сделала, что ушла»

В истории мировой литературы полно сюжетов про властных родителей и затюканных детей. Один из последних на эту тему — спектакль «Красавица из Линэна» по пьесе Макдонаха. В финале пьесы дочь, замученная матерью, убивает ее, но сама становится воплощением своей матери.

Что-то подобное произошло с Георгием. Ему не нравилось, что его воспринимают как сына Марины Цветаевой. Он был огромным дылдой, а мать часто брала его за ручку, как ребенка. Ему надоела ее забота. Ему было скучно гулять с Цветаевой, ходить в гости к ее друзьям и знакомым, где он чувствовал себя “волком на аркане”.

Они постоянно ссорились, он неоднократно заявлял, что кого-то из них вынесут вперед ногами. А потом, когда все произошло — испытал облегчение и от того повторял шокирующую окружающих фразу: «Марина Ивановна правильно сделала, что ушла».

В смерти матери его винили многие. Но что самое удивительное — осуждали и Асеевы. А ведь именно им Цветаева завещала сына. Асеевы были богаты и бездетны, глава семьи открыто восхищался стихами Марины Ивановны. Она рассчитывала, что они примут Мура, как своего ребенка.

Несмотря ни на что, они не приняли даже рукописей Цветаевой, а самому Георгию разрешили пожить у них только десять дней. Оксану, жену Асеева, бесили бытовые привычки Мура: «ходит по дому в одних трусах, мужик мужиком», называла фашистом, осуждая за смерть матери. Да и к самой Марине Ивановне относилась не то чтобы с уважением:

«преставляете себе, вваливается к нам ее сын…, она, видите ли, завещала его Асееву и нам — сестрам Синяковым! Одолжение сделала! Только его и ждали! Конечно, мы сразу с Колей решили — ему надо отправляться в Москву, к теткам, пусть там с ним разбираются».

По мнению исследователей, Марина Ивановна ушла из жизни, чтобы договориться с судьбой за сына

После смерти Марины Ивановны

“Вплоть до самой смерти мамы я враждебно относился к семье, к понятию семьи. Мне казалось, что семья тормозила мое развитие и восхождение, а на деле она была не тормозом, а двигателем. И теперь я тщетно жалею, скорблю о доме, уюте, близких и вижу, как тяжко я ошибался”, — писал Георгий Эфрон.

Смерть Цветаевой заставила его и повзрослеть, и пересмотреть многое.

Как говорила Ирма Кудрова, читая его переписку с сестрой — понимаешь, что Марину Ивановну на самом деле он любил. Он вспоминает о ней, глядя на то, как относились в Ташкенте к Ахматовой и как принимала Ахматова дары. Георгий пишет сестре о том, что его мать никогда бы не позволила себе такого.

В романе Белякова немало свидетельств о том, как менялись взгляды Георгия со смертью матери. Но, пожалуй, самые интересные страницы книги — последние.

В марте 1925-го, когда Муру исполнился месяц, Цветаева записала в своей черновой тетради: “Мальчиков нужно баловать, — им может быть на войну придется”. В самом начале жизни своего сына она будто предчувствовала, как и где он умрет и этим предчувствием, возможно, и было продиктовано все, что произошло с ними.

«Если бы она любила сына, она бы не покончила с собой», — самый популярный упрек в адрес Цветаевой.

Но Беляков приводит интересное письмо, в котором воспроизводится одна из последних бесед поэтессы во время эвакуации. Знакомым женщинам Марина Ивановна говорила о том, что Мура скоро призовут в армию, а она не вынесет этого и не переживет, когда получит «последний страшный конверт, надписанный чужим почерком…»

Возможно, своим уходом она хотела как-то договориться с судьбой.

«Ваш сын погиб героем»

Будучи уверенной, что все бомбы мира целятся именно в ее Мура, Цветаева запрещала сыну тушить зажигательные бомбы на крыше. После ее смерти он и сам пытался всеми силами избежать мобилизации, а когда попал на фронт — забросал родственников страшными письмами, в которых просил вытащить его. Поняное дело, никто даже не собиралс этого делать, но панические письма Мура породили о сыне Цветаевой разные легенды. По одной из легенд — он попал в штрафбат, по другой — прямо в казарме его застрелил сержант. Ходили слухи о том, будто бы он сдался в плен к фашистам и сбежал за границу.

Похоронки на Георгия так и не пришло. В списках погибших он не значился.

— Тридцать лет этот навет висел над нашей семьей, — говорила сестра Мура, Ариадна Эфрон.

Благодаря усилиям Ариадны, судьбу Георгия Эфрона удалось восстановить

Ариадна нашла подполковника Станислава Грибанова, а уже тот отыскал дивизию, полк, батальон и роту, в которых служил Мур. Георгия вспомнил его ротный командир, Гашим Мамед Али-оглы Сеидов.

Неожиданно командир сказал то, что мало кто ожидал услышать.

“Эфрон был скромный, говорил четко и ясно, приказы он выполнял быстро и точно, был очень боевой. Он был бесстрашен в бою”, — сказал Сеидов.

На фронте Мур изменился. Панические настроения ушли. Но зато пришли решимость и мужество. Его назначили автоматчиком в стрелковом батальоне. «Я совершенно спокойно смотрю на перспективу идти в атаку с автоматом, хотя мне не приходилось иметь дела ни с автоматами, ни с атаками», — писал он тетке в июне 1944 года.

Товарищи прозвали его Москвичом и Чистехой: Мур так и не научился рыть окопы и не блистал физической подготовкой. Но, что оценили на фронте — он не был трусом.

Последний бой Георгия Эфрона случился в июле 1944 году за деревню Друйка. Мура ранило в бою, а по дороге в медсанбат грузовик с ранеными был атакован немецким штурмовиком.

“Эфрон Георгий Сергеевич мужественно сражался и отдал свою молодую жизнь <…> прошу передайте матери Эфрона, что мы гордимся, так как она воспитала сына Героя”, — написал командир Сеидов…

«За себя я не боюсь, у меня много хорошего впереди»

Исследовательница Ирма Кудрова на вопрос телеведущих, кого воспитала Марина Цветаева, ответила так:

— Она воспитала блестяще образованного мальчика, который вырос бы блестящим прозаиком.

До призыва Мур недолго проучился в Литературном институте. Он хотел заняться пропагандой французской культуры в России и русской — во Франции. С собой на фронт он взял только одну книгу — сборник стихов и прозы Стефана Малларме и очень боялся, что книгу украдут. Хотя кому нужна была книга на французском языке…

В отличие от матери, предрекавшей ему скорую гибель, он был уверен, что проживет долгую и счастливую жизнь:

“За себя я не беспокоюсь — предо мной много, очень много времени впереди. ..я еще твердо верю, что когда-нибудь будут, будут для меня хорошие денечки, незабвенные моменты, дружба, любовь, много ценного и незабываемого!”, — писал он в дневниках.

На момент гибели Георгию Эфрону было 19 лет. В семидесятые годы очерк о последних днях Мура опубликовали в журнале «Неман». Прочитав его, жители деревни установили памятник на могиле Георгия Эфрона. Совпадение ли, что место погребения «Марина Цветаева» оказалась таким же предполагаемым, как и у матери.

Автор: Сергей СЕЛЕДКИН

дневники сына Цветаевой • Arzamas

У вас отключено выполнение сценариев Javascript. Измените, пожалуйста, настройки браузера.

История
Искусство
Литература
Антропология

Мне повезёт!

31 июля 2015Литература

На сайте prozhito. org выложили первую часть дневников Георгия Эфрона, сына Марины Цветаевой, более известного под домашним именем Мур: 304 записи за 1940–1941 годы. Эфрону в 1940-м было 15 лет.

Георгий Эфрон, сын Марины Цветаевой и Сергея Эфрона, родился в Чехии, потом 13 лет провел в Париже. В Москву вместе с родителями он вернулся в 1939 году — его сестру Ариадну и отца практически сразу арестуют. Марина Цветаева покончит с собой в Елабуге, в доме, куда вместе с сыном была определена на постой. Георгий Эфрон погибнет в боях на Восточном фронте в 1944-м; ему было 19 лет.

Первые дневники Эфрона не сохранились — что-то изъяли вместе с бумагами сестры, Ариадны Эфрон, в день ее ареста. Еще одну дневниковую тетрадь, за 1942 год, у него украли в Ташкенте, а последний дневник, военный, очевидно, погиб вместе с хозяином. В РГАЛИ хранятся дневники за 1940–1941 годы, это почти 800 записей: увлеченный марксизмом юноша свободно переходит с французского на русский, а новости международной политики его явно интересуют больше, чем одноклассницы.

12 марта 1940 года

«За тонкой перегородкой глупые дочки глупой хозяйки ноют глупые романсы (боже, какая пошлятина!) и рассказывают сплетни, громко чавкая кофием. Чорт возьми! Есть дураки же на свете! Наши хозяева (хозяйка и ее две дочери) — настоящие мещане. Странно — люди живут в Советском Союзе — а советского в них ни йоты. Поют пошлятину. О марксизме не имеют ни малейшего представления. Да чорт с ними! Наплевать. Все-таки странно. Пытался с ними говорить о международном положении — ни черта не знают! Абсолютно ничего не знают. А дочери хозяйки газеты читают, в пионеротряде состоят. Младшая дочь учится на «плохо» по всем предметам. Здорово! Не понимает, этакая тварь, что по-настоящему — это вредительство! А еще поет оборонные песни. Эх, да что! Пытался ей объяснить — в ответ — ха! ха! ха! и — это не твое дело. Не переношу мещан — это самые вредоносные, тупые и консервативного духа люди. А они (дочери) все поют свои романсы. Как не могут понять, что это за колоссальная пошлятина! Пищат, да и только».

30 марта 1940 года

«Сегодня мать уехала в Москву. Теперь она каждый день ходит за едой в Дом отдыха. Унизительное положение! Что-то вроде нищенства — нужно сказать спасибо Литфонду. Сейчас читаю — вернее, перечитываю — замечательную книгу: Эрскин Колдуэлл, «Американские рассказы». Только что прочел книгу Паустовского «Колхида». Смех берет — если сравнить обе вещи. Сегодня утром написал картиночку маслом — ничего для начинающего. Послезавтра пойду в школу. Все».

9 мая 1941 года

«Примут ли завтра передачу денег для папы? Судили ли его уже? Я склонен думать, что да. А вот Эйснер тоже получил восемь лет. Это-то меня больше всего поразило, не знаю почему. Митя говорит, что он объясняет всю эту историю очень просто: все, кто арестован или сослан (папа, сестра, Нина Николаевна, Николай Андреевич, Миля, Павел Балтер, Алеша Эйснер, Павел Толстой), были как-то связаны с людьми из народного комиссариата внутренних дел, а народным комиссаром был Ежов. Когда Ежова сменил Берия, говорят, что его обличили как врага народа и всех, кто более или менее имели непосредственно с ним и комиссариатом дело, арестовали. Так как вся компания была связана с коммиссариатом только стороной, естественно, что их арестовали позднее остальных. Я же всю эту историю вовсе не объясняю — слишком много в ней фактов и торопливых выводов. А какие сволочи наши соседи. По правде говоря, я никогда не подозревал, что могут существовать такие люди — злые дураки, особенно жена. Я их ненавижу, потому что они ненавидят мать, которая этого не заслуживает. Ба! Что и говорить. Уже 9 часов. Надо сесть за зубрежку геометрии, а это наука трижды проклятая. Ну, ладно…»

30 августа 1941 года (запись сделана за день до самоубийства Марины Цветаевой)

«Вчера к вечеру мать еще решила ехать назавтра в Чистополь. Но потом к ней пришли Н. П. Саконская и некая Ржановская, которые ей посоветовали не уезжать. Ржановская рассказала ей о том, что она слышала о возможности работы на огородном совхозе в 2 км отсюда — там платят 6 р. в день плюс хлеб, кажется. Мать ухватилась за эту перспективу, тем более что, по ее словам, комнаты в Чистополе можно найти только на окраинах, на отвратительных, грязных, далеких от центра улицах. Потом Ржановская и Саконская сказали, что „ils ne laisseront pas tomber“ мать, что они организуют среди писателей уроки французского языка и т.д. По правде сказать, я им ни капли не верю, как не вижу возможности работы в этом совхозе. Говорят, работа в совхозе продлится по ноябрь включительно. Как мне кажется, это должна быть очень грязная работа. Мать — как вертушка: совершенно не знает, оставаться ей здесь или переезжать в Чистополь. Она пробует добиться от меня „решающего слова“, но я отказываюсь это „решающее слово“ произнести, потому что не хочу, чтобы ответственность за грубые ошибки матери падала на меня. Когда мы уезжали из Москвы, я махнул рукой на все и предоставил полностью матери право veto и т.д. Пусть разбирается сама. Сейчас она пошла подробнее узнать об этом совхозе. Она хочет, чтобы я работал тоже в совхозе; тогда, если платят 6 р. в день, вместе мы будем зарабатывать 360 р. в месяц. Но я хочу схитрить. По правде сказать, грязная работа в совхозе — особенно под дождем, летом это еще ничего, — мне не улыбается. В случае если эта работа в совхозе наладится, я хочу убедить мать, чтобы я смог ходить в школу. Пусть ей будет трудно, но я считаю, что это невозможно — нет. Себе дороже. Предпочитаю учиться, чем копаться в земле с огурцами. Занятия начинаются послезавтра. Вообще-то говоря, все это — вилами на воде. Пусть мать поподробнее узнает об этом совхозе, и тогда примем меры. Какая бы ни была школа, но ходить в нее мне бы очень хотелось. Если это физически возможно, то что ж… В конце концов, мать поступила против меня, увезя меня из Москвы. Она трубит о своей любви ко мне, которая ее poussé на это. Пусть докажет на деле, насколько она понимает, что мне больше всего нужно. Во всех романах и историях, во всех автобиографиях родители из кожи вон лезли, чтобы обеспечить образование своих rejetons. Пусть мать и так делает. Остаемся здесь? Хорошо, но тогда я ухвачусь за школу. Сомневаюсь, чтобы там мне было плохо. Единственное, что меня смущает, — это физкультура. Какой я, к чорту, физкультурник? Дело в том, что число уроков физкультуры, вообще военной подготовки, сильно увеличено — для меня это плохо, в этом моя слабость. Но, по-моему, всегда смогу наболтать, что был болен и т.п. Возможно, что мой проект со школой провалится — впрочем, по чисто финансовым соображениям. Самые ужасные, самые худшие дни моей жизни я переживаю именно здесь, в этой глуши, куда меня затянула мамина глупость и несообразительность, безволие. Ну, что я могу сделать? В Москву вернуться сейчас мне физически невозможно. Я не хочу опуститься до того, чтобы приходить каждый день с работы грязнющим, продавшим мои цели и идеалы. Просто школа — все-таки чище, все-таки какая-то, хоть и мало-мальская, культура, все-таки — образование. Если это хоть немного возможно, то я буду ходить в школу. Если мы здесь остаемся, то мать должна поскорей прописаться. Все-таки неплохо было бы иметь 9 классов за плечами. Учебников у меня нет, тетрадей — тоже. Мать совершенно не знает, чего хотеть. Я, несмотря на „мрачные окраины“, склонен ехать в Чистополь, потому что там много народа, но я там не был, не могу судить, матери — видней. Нет, все-таки мне кажется, что, объективно рассуждая, мне прямая польза ухватиться за эту школу обеими руками и крепко держаться за нее. А вдруг с совхозом выгорит? Тогда я останусь с носом. Нужно было бы поскорее все это выяснить, а то если я буду учиться в школе, то нужно в эту школу пойти, узнать насчет платежа, купить учебники… Соколовский все еще не вернулся из Берсута. Держу пари, что он там устроится. Мое пребывание в Елабуге кажется мне нереальным, настоящим кошмаром. Главное — все время меняющиеся решения матери, это ужасно. И все-таки я надеюсь добиться школы. Стоит ли этого добиваться? По-моему, стоит».

См. также «Сергей Беляков. Парижский мальчик Георгий Эфрон между двумя нациями. Новый мир, №3, 2011».

Источники

Дневники Георгия Эфрона.
Prozhito.org.

Теги

Дневники

микрорубрики

Ежедневные короткие материалы, которые мы выпускали последние три года

Колода дня

Японские поэтические карты

Ютьюб-канал дня

Как понимать кино

Клип дня

Отсканированные Radiohead

Архив

История, Антропология

Учиться, торговать, преподавать — что можно, а что нельзя?

О проектеЛекторыКомандаЛицензияПолитика конфиденциальностиОбратная связь

Радио ArzamasГусьгусьСтикеры Arzamas

ОдноклассникиVKYouTubeПодкастыTwitterTelegramRSS
История, литература, искусство в лекциях, шпаргалках, играх и ответах экспертов: новые знания каждый день
© Arzamas 2023. Все права защищены
Матерей, Дочерей, Матерей | Стэнфордский гуманитарный центр
Через несколько недель я собираюсь в Иллинойс, чтобы впервые увидеть свою племянницу Элли. Сегодня я сижу допоздна, пытаясь представить свою младшую сестру матерью. Это не легко. Для меня она по-прежнему остается девочкой, чьей самой большой мечтой в жизни было иметь новейшую куклу Strawberry Shortcake.
В поисках понимания я сняла с полки стихи русской модернистки Марины Цветаевой (1892-1941). В течение 19В 10-е годы она написала серию замечательных текстов о своей дочери Ариадне Эфрон (1912–1975) и для нее. Ей было за двадцать, и она была занята открытием мира и своей гениальности. Жизнь, литература и любовь были тесно переплетены: у нее были романы с поэтами Осипом Мандельштамом и Софьей Парнок, и об этих отношениях она писала головокружительные стихи. Само имя «Ариадна» дает представление о душевном состоянии Цветаевой в то время. Она назвала свою дочь в честь критской принцессы, которая научила Тесея, как сбежать из Лабиринта. Никакие препятствия, никакие лабиринты, а главное, никакие гендерные нормы не сковывают ни ее, ни ее ребенка.
Особенно запомнилось первое стихотворение в ее цикле « Стихи о Москве » [Стихи о Москве] (1916). Я даже не буду пытаться воспроизвести ее звуковую игру или размер. Это вне меня. Быстрыми точными шагами она танцует между двумя крайностями, грубыми рифмами и полным отсутствием рифм. Что я могу предложить в переводе, так это ее телеграфный синтаксис, ее быстрые скачки мысли, ее игру слов и силу ее страсти:
Облака—вокруг.
Куполы—округ.
Над всей Москвой—
Сколько хватит рук!—
Возношу тебя, бремиа лучшее,
Деревцо мое
Невесомое!
В дивном сорте сем,
В мирном сорте сем,
Где и мертвой мне
Будет радостно,—
Царевать тебе, горевать тебе,
Принимать венец,
Мой первенец!
Ты постом—говей,
Не сурьми бровей,
И все сорок—чти—
Сороков церкви.
Исходи пешком—молодым шазкком—
Все привольное
Семихолмье.
Будет твоей дорогой:
Тоже—дочери
Передашь в Москву
С Нижней Горечию.
Мне же—вольный сын, колокольный звонок,
Зори ранние
На Ваганькове.
* * * * * * *
Облака — вокруг.
Купола — круглые.
Над всей Москвой—
Сколько рук схватишь!
Я поднимаю тебя, лучшее бремя,
Мой невесомый
Саженец!
В этом чудном городе
В этом мирном городе
Где даже мертвый я
Был бы рад—
Царю тебе, скорбеть о тебе,
Взять венок,
О мой первенец.
Поститесь перед причастием,
Не омрачайте чела,
И чтите все сорок
Раз сорок церквей.
Пройдись юными шажками—
Все свободное
Семь холмов.
Теперь твоя очередь.
Еще — дочери
Ты Москву отдашь
Нежно-горько.
Для меня — сон желающий, колокольный звон,
Ранние зори
В Ваганькове.
Поэма открывается видом на Москву с высоты птичьего полета. Цветаева «поднимает» свою «лучшую ношу», она же Ариадна, жест, который одновременно знакомит ребенка с мегаполисом и позволяет ей осмотреть свое будущее наследство, «чудесный город», в котором живет и пишет ее мать. Глагол здесь, вознести , чаще используется в клише вознести молитву , чтобы «вознести молитву», и в этом моменте есть нечто большее, чем намек на священное. Этот тон поддерживается и более поздним выбором слов, таким как использование старославянского град вместо русского город для «города» и архаичного местоимения сем вместо современного этим .
Мысли Цветаевой обращены в будущее. Во второй строфе она представляет себя проводницей и опекуном для своего уязвимого, похожего на саженец ребенка, что бы ни случилось. Даже смерть не помешает ей выполнить свой долг. Она защитит ее от зла («царь ты»), разделит горести («по тебе погорюет»), разделит самые счастливые минуты ( принять венец , «взять венок» — сокращенное обозначение православного обряда бракосочетания).
Конечно, она может только надеяться, но не гарантировать, что всегда будет рядом. В третьей строфе она напрямую обращается к Ариадне. Сначала она дает дельный совет («Пост перед причастием») и велит уважать авторитет («Чти все сорок / Раз сорок церквей», пресловутое количество церквей в Москве). Она как будто видит в Церкви возможного суррогатного родителя на случай, если с ней что-нибудь случится. Наконец, она осмеливается превратиться из инструктора и защитника в наставника. Она велит дочери исследовать, блуждать по семихолмье , семь холмов Москвы. Она должна быть «свободной», чтобы наслаждаться городом, открывать его чудеса и, по сути, занимать место своей матери в качестве городской празднующей. Такое блуждание рискованно — да и кому хочется подвергать риску собственного ребенка? — но дочери становятся взрослыми, и надо отпустить.
Это готовит почву для финальной строфы. Цветаева вновь встает перед вопросом о собственной смертности. Однако на этот раз она может позиционировать себя в женской линии. Ариадна когда-нибудь «нежно-горько» задумается о будущем собственной дочери. Цветаева будет похоронена на Ваганьковском кладбище в Москве, где, как известно, похоронена ее собственная мать Мария Александровна Мейн, пианистка концертного уровня. Утешенный таким видением матриархальной традиции, поэт сможет «добровольно» пойти к ней вечный сын , ее «вечный сон». У каждой женщины в семье Цветаевой будет свой чред , свой «очередь», бродить ( исходить ‘) и радоваться, прежде чем передать ( передать ‘) новому поколению ключи от царства ( царевать ‘).
Жизнь моей сестры не похожа на жизнь Цветаевой, и у них мало общего, кроме честности, самоуверенности и сатирической жилки. Я бы и через тысячу лет не пожелал бы своей племяннице тех страшных лишений, которые пережила Ариадна Эфрон (голодная смерть, ссылка, политические преследования, преждевременная напрасная смерть обоих родителей и ее младшей сестры Ирины). Но стихотворение «Облака вокруг» помогает неуклюжему брату задуматься о том, чего он никогда не испытает, об отношениях между матерями и дочерьми и о тайне дочерей, которым затем предстоит стать матерью.
Марина Цветаева и «Мои стихи»
Жизнь русской поэтессы Марины Цветаевой читается как микрокосм трагедии, постигшей Россию в первой половине 20 века. Родившись в 1892 году в Москве в семье высшего сословия, она вышла замуж довольно рано, только чтобы иметь своего первенца, сына, воспитанного ее родственниками, с согласия мужа. За ней последовали две дочери.
Она опубликовала свой первый сборник стихов, когда ей было 18 лет, и в одночасье стала литературной сенсацией. Она продолжала публиковаться, а потом пришла Первая мировая война и русская революция. Ее муж, Сергей Эфрон, присоединился к Белой армии во время гражданской войны в России. Во время великого московского голода 1919 лет отдала дочерей в государственный приют; один из них умер от голода. Спустя три года семья бежала из России и в итоге поселилась в Париже. Они жили в бедности; ее муж нашел работу агентом советской тайной полиции.

Сергей Эфрон и Марина Цветаева
Вернувшись в Россию в 1939 году, ее муж был арестован и расстрелян, а выжившая дочь отправлена в трудовой лагерь. Она и ее сын бежали на восток, когда немецкие войска вторглись в Россию. 19 августаВ 41 год Марина Цветаева покончила жизнь самоубийством.
Что она оставила после себя, так это ее поэзию: стихи, полные страсти, эмоций и тоски; стихи о любви; и стихи о разорении страны — и разорении жизни.
«Зимой» входит в сборник избранных стихов под названием
Мои стихи , переведенный и изданный в 2011 году поэтом Андреем Кнеллером.
Колокола вновь нарушают тишину,
Ожидание с угрызениями совести…
Нас разделяют несколько улиц,
Лишь несколько слов!
Серебряный серп освещает ночь,
Город спит в этот час,
Падающие снежинки зажигают
Звезды на твоем воротнике.
Язвы прошлого все еще болят?
Как долго они существуют?
Вас дразнят пленительные,
Новые и мерцающие глаза.
Они (синие или коричневые?) дороже
Чем что-либо держат страницы!
Их ресницы становятся чище
На морозе…
Церковные колокола умолкли
Бессильны от раскаяния…
Нас разделяют несколько улиц,
Всего несколько слов!
Полумесяц, в этот самый час,
Вдохновляет поэтов своим сиянием,
Ветер дует, и твой воротник
Снег засыпает.
Это одно из ранних стихотворений Цветаевой, написанное перед Первой мировой войной.
Это любовное стихотворение, стихотворение тоски («Нас разделяют несколько улиц / Всего несколько слов»), стихотворение, намекающее на угасающие отношения. Она окутывает все это снежинками, холодом, мраком ночи.
Стихи в сборнике датируются с 1909 по 1938 годы. Тематически они соответствуют «Зиме»; вы не найдете много намеков или упоминаний о суматохе и трагедии, которые она пережила на протяжении всей своей жизни. Это стихи о любви и сильных эмоциях, что является визитной карточкой поэта.
Кнеллер говорит, что Цветаева до сих пор остается любимой поэтессой в России, и только Анна Ахматова может быть более популярной. Чтение Моих стихов помогает объяснить, почему — перед лицом серии монументальных семейных и национальных трагедий она использует любовь как компас. Это может быть отвергнутая любовь, страстная любовная связь, безответная любовь или любовь, намеренно выраженная издалека, но это все же любовь. В любви все еще есть надежда, даже если возлюбленного больше нет.